Заглавие данной работы может быть воспринято как своего рода игра слов, однако сколько-нибудь осведомленный читатель поймет, что речь идет вовсе не о ней и не о простом нюансе. Речь идет о сущностных аспектах христианства – и как религии, и как метаисторического феномена, решающим образом повлиявшего на ход развития современной цивилизации. Но прежде всего, речь идет о внутреннем, “вертикальном” измерении духовной традиции, которое, очевидно, не может быть раскрыто в “горизонтальном” измерении внешней религии и во многих случаях нуждается в дополнительном исследовании для своего выявления.
 Изначальное христианство, то есть учение Иисуса Христа, было полностью эзотерической традицией. Однако, уже к началу IV века новой эры этот эзотерический характер христианства был утрачен, и ко времени Первого Никейс- кого Собора (325 г.), сформировавшего “символ веры” и, так сказать, официальный догмат, христианство предстает как религия полностью “внешняя”, не имеющая ни “внутреннего”, эзотерического измерения, ни полноценной инициатической преемственности. Стоит подчеркнуть, что именно инициатическая преемственность, то есть “линия передачи” посвящения, восходящая к основателю данной традиции, и обеспечивает сохранность эзотерического ядра, без которого любая традиция (и в частности, религия) становится просто одним из социальных институтов, призванных регулировать “поведение и нравы”.
 С другой стороны, в определенный исторический момент, а именно в период с XII по начало XIV века, в рамках христианства возникает некоторое “внутреннее течение”, которое Рене Генон называл “христианским эзотеризмом”, подчеркивая, тем самым, что это течение связано не с “внешней” религией как таковой, а с инициатическими элементами, привнесенными в нее извне. Речь идет, прежде всего, о “поисках Святого Грааля”, которые не только стали лейтмотивом христианской литературы того времени, но и вошли в живую действительность средневековья. В романах и поэмах о поисках Грааля христианские мотивы переплетаются с языческими и мусульманскими. Эти чужеродные христианству элементы и мотивы отражали определенную духовную реальность, связанную с упомянутым выше “внутренним течением”. Его представляли некоторые духовно-рыцарские ордена, в частности, тамплиеры, а также элита западного рыцарства. Христианский эзотеризм, согласно Гено- ну, возник в результате “передачи традиционных элементов инициатического порядка от друидизма к христианству”, что и было метаисторической сутью данного периода.
 Все это достаточно хорошо известно, и не раз обсуждалось исследователями эзотерических течений. Мы напоминаем об этом лишь для того, чтобы подчеркнуть отличие христианского эзотеризма от изначального христианства и теперь сосредоточить внимание на этом последнем. Основной вопрос, который неизбежно возникает в данной связи, – можно ли всерьез говорить об эзотерическом христианстве как о “живой” традиции или все его “школы” уже давно угасли и мы можем говорить лишь о “христианском эзотеризме”, т.е. о “передаче инициатических элементов” в определенный исторический момент?!
 Прежде всего, отметим тот факт, что “историю” изначального христианства проследить практически невозможно. Нельзя не согласиться с Геноном, писавшем о “странном и почти непроглядном мраке, которым окутано все, имеющее отношение к происхождению и первым векам христианства”¹ . К этому стоит добавить и полное отсутствие исторических сведений о событиях, описанных в Евангелиях, и о самом Иисусе Христе, что выглядит более чем странно; известно, что поиски “исторических свидетельств” начались уже в конце первого века н.э., но эти свидетельства так и не были найдены^{2 3}. “Если внимательно вдуматься в этот феномен, – продолжает Генон, – нельзя не заметить, что вряд ли такая пелена неизвестности и тайны является чистой случайностью и что, скорее всего, за этим кроется чья-то сознательная воля”⁴ . Признавая (как и Генон) несомненную и полную истинность всех Евангелий, мы, не можем не отметить, что речь идет не просто о “завесе мрака”, но о своего рода уникальной исторической “сингулярности”, означающей, кроме всего прочего, прямое включение высших сил метаистории.
 Ранние ветви и “школы” христианства известны по трудам Отцов Церкви и церковных “ересиологов”. Некоторые из этих “школ” имели несомненно эзотерический характер. Генон, как известно, считал одними из носителей традиции изначального христианства несториан; о других носителях он не высказывался прямо. Мы, со своей стороны, можем прямо указать не только на несториан, но и на другие ветви эзотерической традиции, неизбежно зачисленные в разряд “ересей”, прежде всего на гностиков, а также на ранних иудео- христиан. Большинство из этих “школ” были вынуждены мигрировать за пределы Римской империи, в Переднюю Азию, Армению и на Ближний Восток (несториане, как известно, добрались до Китая). Их учение не дошло до наших дней, хотя их отдельные изолированные группы существовали на Ближнем Востоке вплоть до начала XX века.  Что же касается христианского гностицизма, то многие его тексты были вновь обретены в середине XX столетия почти “чудесным” образом (в виде “Библиотеки Наг-Хамади”). Эти тексты (такие как Евангелие от Фомы, Евангелие от Филиппа или одна из версий Апокрифа Иоанна) не оставляют сомнений в том, что гностики были прямыми восприемниками эзотерического христианства, причем на самом высоком духовном уровне. О гностических школах мы сегодня знаем в основном их работ церковных “ересиологов”, относившихся к ним, разумеется, резко негативно, Однако некоторые Отцы Церкви, несмотря на официальное осуждение, восприняли их учение с симпатией и глубоким интересом. Так, Климент Александрийский (конец II в.) в “Строма- тах” (7, III, ⁵, 1) писал: “Души истинных гностиков… предопределены жить в блаженных обителях богов”⁶ . Довольно странная характеристика “еретиков”. Но особый интерес представляет свидетельство александрийского богослова о том, что “тайное учение передал им сам Христос”. И далее Климент пишет; “Это наивысшее познание, передаваясь из рода в род без посредства каких- либо особых писаний и ранее сообщенное немногим из апостолов, дошло, по преемству, и до нас”⁷ . Данное свидетельство, возможно, не менее ценно, чем сами гностические рукописи. Это – явное и очевидное подтверждение живой передачи традиции, которая всегда происходит устно, “без посредства каких- либо особых писаний”.  Однако к началу IV века гностические школы угасают. Этот исторический “порог”, как уже отмечалось, связан с общим “нисхождением” христианства на внешний, полностью экзотерический уровень; далее изначальное учение существует только в отдельных малочисленных группах, разбросанных по Ближнему Востоку. Но если гностики не оставили после себя какой-либо “цепи преемственности” или “линии передачи” традиции, то у других “еретических учений” такая “линия передачи”, судя по всему, была. На Западе ее продолжили через богомилов катары (на которых она прервалась). На Востоке, в Православной Церкви, бесспорным восприемником эзотерического христианства явился исихазм.

* * *

 Изначальное христианство, согласно Генону, было связано с особой инициацией и единой “христической” ориентацией. Однако, это не единственная его характерная черта, утраченная впоследствии всеми “официальными” Церквами. Эзотерическое христианство, как это ясно видно из гностических текстов и сохранившихся фрагментов раннехристианских учений, отличалось особым типом “космического драматизма”. Накал “вселенской драмы” был связан с борьбой Света и Тьмы, – но не как отдельных дуалистических начал, имеющих особый онтологический статус, а, скорее, как “Верха” и “Низа”. В отличие от двух великих дуалистических учений, так или иначе, метаисторически связанных с христианством, – зороастризма и манихейства (где Свет и Тьма или Добро и Зло представляют собой отдельные космические ипостаси), – в изначальном христианстве дуализм отсутствует. Борьба же Высшего с Низшим это, скорее, даже не борьба, поскольку Высшее обладает всей полнотой власти над Низшим. Это – просто реализация данной власти, что, впрочем, не уменьшает накал “космической драмы”, так как отдельные космические регионы и сущности (Зоны в терминологии гностиков) испытывают на себе всю полноту негативного воздействия сил Тьмы, и лишь вмешательство Отца (Единого Истинного Бога) позволяет в конечном итоге обуздать Тьму и восстановить космический Status Quo.
 В статье “Христианство и инициация”, которую мы уже цитировали выше, Тенон отмечает, что ритуалы полноценной “христической” инициации, существовавшие в изначальном христианстве, позднее перешли в христианскую церковь. При этом, однако, их влияние, связанное с церковными “таинствами”, “будучи изначально ориентированным на сугубо инициатическую область, переориентировалось (под воздействием определенных обстоятельств и как раз отвечая качеству этих обстоятельств) на более низкие уровни – уровни религиозные и экзотерические”⁸ . В связи с этим французский эзотерик предпочитал не употреблять словосочетание “эзотерическое христианство”, поскольку, подобная переориентация означала полное “нисхождение” христианства на низший экзотерический уровень, на котором передача эффективной инициации и сохранение “цепи преемственности” являются принципиально невозможными. Начиная с момента этого “нисхождение” все подлинные духовные искатели (как и сам Генон) были вынуждены “выйти за пределы церковной ограды”.
 Впрочем, как уже отмечалось выше, существовали иные “линии передачи”, связанные с теми ветвями христианства, которые противопоставили себя догмату. Проследить их довольно трудно, иногда практически невозможно. В целом, они вели от изначального христианства – через несториан, павликан, мессалиан и другие “еретические” школы – к богомилам и катарам. На Востоке сложилась несколько иная линия преемственности; мы не будем здесь ее исследовать, отметив лишь, что в конечном итоге она привела к исихазму. Эзотерический характер учения ранних православных исихастов XI—XIII века (Симеона Нового Богослова, Никифора Исихаста⁹ , Григория Синаита и других) сегодня общепризнан. Здесь надо лишь подчеркнуть, что он был связан не столько с определенными интеллектуальными доктринами, несомненно, обладающими своей ценностью (как, например, учение Григория Паламы о “Божественных энергиях”), сколько с “устной передачей” и особыми психофизическими практиками. Очевидно, что со временем данная линия преемственности постепенно угасала, и полнота учения того же Синаита была утрачена. Конечно, и сегодня на Афоне живут монахи, получившие “устную передачу”, связанную с “Иисусовой молитвой”, но, насколько нам известно, психофизические упражнения здесь более не практикуют. Что же касается Русской Православной Церкви, то она всегда была связана со Святой Горой и, поэтому, могла получать (и в свое время, несомненно, получала) определенную “преемственность” от афонских старцев; однако, в силу очевидных причин, вне закрытого и узкого православного сообщества (каким вот уже несколько столетий является Афон) такая “передача” очень быстро “угасает”. Традицию русского православного “старчества”, поэтому, надо рассматривать как преемственность, скорее, мистическую, а не инициатическую.
 С другой стороны, есть все основания считать, что определенные “островки” традиции изначального христианства сохранились в особых условиях. Речь идет о малочисленных и почти изолированных группах последователей “еретических учений”. Известно, что в труднодоступных регионах Ближнего Востока и Передней Азии они существовали вплоть до начала XX века. Часть их перебралась в Египет и смешалась с коптами.
 Эти “осколки” традиции могли долгое время сохранять элементы подлинного знания – не только и не столько на уровне доктрин и концепций, сколько в виде инициатических ритуалов и “сакральных жестов”. Разумеется, здесь можно говорить только о почти угасшей традиции. Однако при определенных условиях ее можно практически полностью “восстановить”; осколки знания могут быть собраны воедино, а ритуалы наполнены новой энергией. Данная ситуация напоминает символический эпизод из мифа о Граале, в котором хранитель святыни. Увечный Король, страдая от смертельной раны, ждет подлинного искателя Грааля, чтобы передать ему сокровище. Увечный Король (он же Король- Рыболов) – это хранитель древней традиции, почти полностью лишенный энергии и жизненных сил. И если он дождется духовного искателя, имеющего компетенцию и силу задать “Решающий Вопрос”, то такая передача состоится, цепь преемственности будет возобновлена, и традиция восстановлена.

* * *

 То, что Георгий Гурджиев называл свое учение “эзотерическим христианством” – факт, достаточно известный. Примечательно, что этот термин он употреблял довольно редко, как бы вскользь, намеком. Более употребительное название – Четвертый Путь – стало широко пропагандироваться на Западе учениками Гурджиева и Успенского (как, впрочем, и людьми, не имеющими к ним никакого отношения). Друг Успенского, Борис Муравьев, попытался обратить внимание на связь учения Гурджиева с православным христианством, опубликовав в начале 1960-х годов свой трехтомный труд под примечательным заголовком “Гнозис” с еще более примечательным подзаголовком – “Опыт комментария к эзотерическому учению восточной церкви”¹⁰ . Однако эта книга не нашла широкого резонанса в эзотерических кругах, хотя некоторые ее положения заслуживают внимания.
 Попытки ряда исследователей – как приверженцев Гурджиева, так и его противников, – пролить свет на истоки этого учения потерпели очевидную неудачу. Многие из учеников Гурджиева, прежде всего Успенский, а также Муравьев, считали его учение “фрагментарным”. Мы не разделяем этого мнения, соглашаясь с другим “главным учеником” – Джоном Беннеттом, видевшим в Системе “высшую целостность”, скрытую для обычного уровня сознания. Тот же Беннетт отмечал еще одну характерную черту гурджиевского учения – его “космический драматизм”, – подвигшую Беннетта на создание многотомной “Драматической Вселенной”. Эта характерная черта заставляет с особым вниманием отнестись к словам Гурджиева об эзотерическом христианстве; выше отмечалось, что именно “космический драматизм” был особенностью изначального христианства, утраченной впоследствии всеми церковными конфессиями.
 С христианским гностицизмом гурджиевское учение сближают две ключевые концепции: положение о том, что человечество служит “пищей” для низшего космического божества (у Гурджиева это “Луна”, у гностиков – демиург и архонты низших Эонов), и концепция “сна” и “бодрствования”. Согласно гностическим текстам, демиург погрузил человека в “сон”; этим “сном” является обыденное состояние сознания. Именно в состоянии “сна” человек становится “пищей”. Последнее слово, конечно, не надо понимать буквально; речь идет об энергетической “пище”, о том, что суженное и неправильно сфокусированное сознание человека позволяет низшим космическим сущностям вам- пиризовать часть тонкой энергии, по сути ему принадлежащей. Чтобы вступить на путь духовного развития, человек должен “пробудиться”, а также сбросить “морок” или “опьянение”, напрямую связанное со “сном”. Последнее положение, в свою очередь, сближает Гурджиева и гностиков с исихастами, которые, как известно, практиковали “трезвение ума”.
 Вообще говоря, большинство ключевых моментов гурджиевского учения носят вполне традиционный характер, если только воспринимать их непредвзято и трезво. Это, в конце концов, были вынуждены признать многие серьезные исследователи эзотеризма и даже некоторые традиционалисты¹¹ . Так, Юлиус Эвола, долгие годы относившийся к Гурджиеву резко отрицательно, в своих поздних работах изменил эту оценку, согласившись с тем, что традиционный характер носят не только многие концептуальные положения Четвертого Пути, но и его базовые практики, такие, как “самовоспоминание”. И хотя ряд христианских мотивов Системы являются почти очевидными, даже некоторые ученики Гурджиева относились скептически к названию “эзотерическое христианство”. Так, Беннетт пытался найти истоки Системы среди суфийских орденов Турции, Персии и Средней Азии; в оккультных кругах, в силу в об- щем-то понятных предрассудков и шаблонов, многие до сих пор считают Гурджиева “суфием”. В этой связи стоит уточнить некоторые моменты, которые могут пролить свет на его связь с изначальным христианством, – не только в аспекте “знания”, но и в аспекте “бытия”.
 Родившись на Кавказе, Гурджиев уже в ранней юности столкнулся с закрытыми религиозными сообществами. В книге “Встречи с замечательными людьми” он описывает свой контакт с иезидами, заставивший его обратить внимание на странные силы, связанные с малыми и замкнутыми религиозными группами. Позже, когда автор “Рассказов Вельзевула” много путешествовал по Передней Азии и Ближнему Востоку, этот интерес к замкнутым религиозным группам, безусловно, сыграл свою роль. В сочетании с уникальным “духовным воспитанием”, которое Гурджиев получил в юности (см. “Встречи с замечательными людьми”) он мог дать очень важные результаты.
 Путешествия Гурджиева заслуживают особого внимания. Уже в молодости он отправился из Армении^{12 13} на Ближний Восток; позже его маршруты вели в Курдистан, Каппадокию, Переднюю Азию, Сирию, Персию, Палестину, Египет. Там ему удалось отыскать карту “допесчаного” Египта, т.е. карту “страны фараонов”, еще не завоеванной пустыней (пустыня начала поглощать Египет в середине IV тысячелетия до н.э.). Эта карта представляла особый интерес, в частности, с точки зрения “сакральной географии”, поскольку по ней, очевидно, можно было легко найти все древнеегипетские “центры посвящения”, которые позднее поглотили пески.
 Свободно владея несколькими ближневосточными языками, Гурджиев мог легко вступать в контакт с самыми разными людьми, представляющими различные социальные группы. Его дальнейшие путешествия были связаны с Туркестаном; избранный им маршрут вел по древнему Оксу (Аму-Дарье) в Хорезм. Это был древний торговый путь из Греции и Персии через Ближний Восток в Бактрию, Согдиану и Хорезм. Весь этот регион – от Малой Азии до Бактрии – был издавна связан с оживленной торговлей, здесь происходило общение людей самых разных народностей, а значит и интенсивный духовно-культурный обмен. Особое географическое положение региона на границе двух великих империй – Персидской и Римской (позднее Византийской) – позволял многим “диссидентам”, гонимым властями или церковью, находить здесь убежище. Наконец, некоторые раннехристианские “школы”, добровольно или принудительно покинувшие Римскую империю и Византию, осели в этом регионе (часть из них направилась дальше – на Восток или на Юг).
 Особый интерес для нас представляют контакты Гурджиева с малыми и замкнутыми религиозными группами. Известно, что их было немало. Так, в Армении и Курдистане Гурджиев общался с иезидами, в Ливане – с друзами, в Сирии и Персии – с мандеями11. Известно и о его интенсивных контактах с суфийскими братствами в Турции и Средней Азии. Но, конечно, нам известно далеко не все. Тем не менее, есть все основания полагать, что базовые моменты своего учения Гурджиев взял не у суфиев, и. конечно, не у исихастов. Судя по всему, это были уже исчезающие в то время остатки христианских “еретических” школ.
 Об этом, кстати сказать, свидетельствуют и те ответы, которые автор “Рассказов Вельзевула” часто давал, отвечая на многочисленные вопросы о происхождении своего учения. Он говорил: “Я его украл” или “Я взял его у тех, кому оно было уже ненужно”. Многие ученики видели в этом шутку или нежелание отвечать на вопрос. Однако, стоит отнестись к этому более внимательно; как известно, “в каждой шутке есть доля шутки”, а в “шутке” Гурджиева – и подавно.
 Если верно то, что он вошел в контакт с одной из замкнутых, малочисленных христианских общин, имеющих непрерывную “линию передачи”, которая связывает ее с изначальным христианством, то такие ответы становятся полностью понятными. Эти общины, существовавшие, как уже отмечалось, на Ближнем Востоке еще в начале XX века, в традиционном отношении, несомненно, находились на последней стадии “угасания”. Тем не менее, “цепь преемственности”, связывавшая их с истоком их эзотерического знания, была еще “живой”. В такой ситуации это знание было им, по существу, “уже не нужно”, поскольку сами они были не в состоянии восстановить его в полном объеме. В то же время, они были в состоянии передать определенные духовные влияния посредством того, что Генон называл ритуальным “инициатическим жестом”. Эти высшие влияния в совокупности с определенными элементами знания, которые еще сохранила угасающая традиция, могли стать основой того учения, которое позже стало известно как “Четвертый Путь”. “Кража” была совершенно законной.
 Здесь стоит отметить два момента. Во-первых, малые общины, о которых идет речь, вряд ли дожили до середины прошлого столетия. Две мировые войны, большевистская революция, геноцид армян и курдов, гонения на христиан в определенных ближневосточных регионах не могли не сказаться на их существовании.
 Во-вторых, переданные ими духовное влияние и элементы знания могли сформировать лишь ядро будущего учения. На это ядро “наращивалась” живая материя знания и понимания, и конечный вид учения Гурджиева отличался от того знания, которое он “украл”. Кроме того, в его Систему вошли многие элементы других традиций (прежде всего, суфизма и персидского зороастризма); поэтому иногда может возникать впечатление ее “эклектичности”. Однако такая “эклектичность” относится, скорее, к методам и “упражнениям”, использованным в Системе, но никак не к ее внутреннему ядру и сути, которые, на наш взгляд, являются одновременно и эзотерическими и христианскими, подтверждая полную правомерность употребления термина, о котором мы говорим.

* * *

 Чтобы хоть в какой-то мере понять суть и характерные черты изначального христианства, в частности, такие, как “вселенский драматизм” и особая хрис- тическая ориентация, необходимо обратиться к метаисторическому подходу. Метаистория, или “духовная история”, имеет дело с “высшим” или “причинным” уровнем, “отражением” которого становятся события обычной “земной” истории человечества. Иными словами, метаистория рассматривает не только и не столько “горизонталь” исторического процесса, сколько его “вертикальное” и высшее измерение; “горизонатльная проекция” этого последнего и дает нам всю известную цепь исторических событий¹⁴ .
 Как известно, христианство, наряду с иудаизмом и исламом, является частью авраамической традиции (цикла авраамических религий). Метаисторически, авраамическая традиция начинается с Мельхиседека и Авраама и заканчивается на Мохаммаде, “печати пророков”. Ее “горизонтальная” трансляция, -то есть непрерывность ее постоянного пребывания на Земле в течение более или менее длительного времени в виде определенной “линии передачи”, – обеспечивается цепью пророков и святых (иудейских, мусульманских, христианских). Однако ее центральным пунктом стала миссия Христа – явление абсолютно “вертикальное” и эзотерическое, более того, явление космическое, превосходящее по своему масштабу (даже “горизонтальному”) все земные модальности существования.
 Основываясь на ряде источников, прежде всего гностических, мы можем утверждать, что та вертикаль, которую обозначило нисхождение Иисуса Христа от Отца и Высшего Неба в “низшие зоны” и преисподнюю (в “Ад”) и восхождение обратно к Отцу, была в прямом смысле слова Axis Mundi, Мировой Осью. Именно так это нисхождение описывается в текстах христианского гностицизма; как сказано в одном из них “это Событие потрясло всю Вселенную, и вся Вселенная созерцала его в немом изумлении”.
 Разумеется, никакое экзотерическое учение, никакая религия не могли дать об этом Событии сколько-нибудь полного представления. Все, что могло сделать “внешнее” христианство, – это предложить своим последователям более или менее адекватный миф для “массового потребления”, миф, за скобками которого оказались все “нюансы” космологического и эзотерического характера. Но эти “нюансы”, очевидно, были столь важны для представителей эзотерического христианства, что они предпочли отправиться в изгнание (как несториане), быть преданы остракизму (как гностики) или остаться в полном забвении (как ранние иудео-христиане).
 Миф “внешней” религии говорит о том. что после свершения своей земной миссии Христос, во время смерти физического тела, спустился в Ад, освободив томившиеся там души “праотца Адама” и других праведников. Ад был “разрушен” и “побежден”, и предпосылки для всеобщего “спасения” были созданы. Можно констатировать, что этот миф символически адекватен, однако именно на низшем экзотерическом уровне.
 Гностические источники излагают иную, более полную и более масштабную версию События; эта версия говорит о том. что София, одна из сущностей духовного мира, из высших Эонов Света пала во тьму и хаос, породив при этом Йалда- ваофа – демиурга одной из областей, с которой непосредственно связано земное человечество. Об этом демиурге гностический текст “Пистис София”13 говорит, что субстанцию Софии “заронили в хаос, и она начала быть в хаосе Архонтом с ликом льва, половина его – Пламенем, половина – Тьмою, то есть Иалдавао- фом”. Основные тексты христианского гностицизма (“Пистис София”, “Апокриф Иоанна” и др.) возлагают на Иалдаваофа “функцию” контроля за чувственной сферой человеческой психики. Более того, согласно “Апокрифу Иоанна”, демиург несет ответственность и за “сон”, от которого человеку необходимо “пробудиться”. Молитвы Софии, оказавшейся “во тьме и хаосе”, были услышаны Высшими Зонами, и тогда, по воле Отца, она была освобождена из плена и возвращена в “область Света”. Эту миссию выполнил Иисус Христос – Сын, Логос или Промысел, посредством своей “Силы Света, спустившейся в Хаос”.
 Поскольку изложение всех гностических концепций, связанных с данным сюжетом, очевидно, не входит в нашу задачу, отметим только один символически значимый момент, характерный даже для экзотерического мифа. Как уже отмечалось, нисхождение Христа из Вышнего Света “во тьму и хаос” (в “Ад”) означает, кроме всего прочего, актуализацию космической Вертикали, “высвечивание” всей Мировой Оси. Эта уникальная явленность духовной Вертикали, в свою очередь, дает ряд онтологических и метаисторических следствий, значимость которых теперь можно осознать. Одним из традиционных символов Вертикали является “луч света”, падающий “сверху” и пронизывающий насквозь все “горизонтальные” слои Сущего (все уровни и “планы” бытия). При этом, очевидно, вертикальный луч не только “пронизывает”, но и “высвечивает”. Иными словами, на каждом конкретном “горизонтальном” уровне теперь “проявляется” то, что ранее было “сокрыто”, и, таким образом, “не будет ничего тайного, что не стало бы явным”.
 Кроме того, актуализация Вертикали открывает необычайно широкое “окно” в духовный мир, масштабный “духовный портал”. Реальность и масштаб этого “портала” может почувствовать всякий, кто внимательно и непредвзято подойдет к изучению событий и источников, с ним связанных, – начиная от раннехристианских общин и гностического христианства и заканчивая гностицизмом “языческим” и учением пророка Мани¹⁵. Такой “портал”, очевидно, был открыт для всех, способных им воспользоваться (то есть для всех “пневмати- ков” – людей духовной ориентации), но прежде всего для ранних христиан, которые черпали в нем духовную и мистическую силу. Эта сила в сочетании с более понятной теперь для нас “христической” ориентацией делала абсолютно эффективными все “таинства” изначального христианства, в то же время защищая их от всякого профанического влияния и предохраняя от “нисхождения” на внешний, экзотерический уровень.
 Другим традиционным символом, связанным с Мировой Осью, является копье. В Евангельской версии – это копье римского легионера Лонгинуса, которым был нанесен последний “удар милосердия” распятому Иисусу; в сюжетах Грааля – это “копье Грааля”, часто отождествляемое с предыдущим. Символически, это копье аналогично “вертикальному лучу”, о котором говорилось выше. Но если луч “пронизывает” и “высвечивает”, то копье “пронзает”; это надо понимать в том смысле, что высшая духовная сила способна не только проявить, но и “вскрыть” любой “горизонтальный слой”, то есть любой онтологический уровень. Такое “вскрытие” имеет свою особенность.
 В граалевском цикле известна “Мистерия копья и отмщения”. Здесь копье Грааля обычно “обагрено кровью”; это может быть “святая кровь” (кровь Иисуса) или обычная человеческая кровь¹⁶. В последнем случае “память крови” взывает к “отмщению”. Символическое “отмщение” связано с принципом Кармы (“воздаяния”) и с “восстановлением” каждого уровня бытия в его изначальной чистоте. В романе Вольфрама фон Эшенбаха “Парсифаль” ритуалу выноса копья Грааля, с которого капает кровь, дается следующее пояснение:

И вот что это означало:
Все человечество кричало
И в исступлении звало
Избыть содеянное зло.

 Это подводит нас к символу, содержащемуся в “Откровении” Иоанна Богослова, а именно, – к “Всаднику на белом коне”, иногда, и вполне справедливо, соотносимому с Христом-Царем Мира¹⁷. “Он был одет в одежду, обагренную кровью”¹⁸, – говорит Иоанн. Очевидно, здесь тоже речь идет о “Мистерия копья и отмщения”, но уже в космическом масштабе. “Отмщение” достигается автоматически, в результате действия принципа Кармы, который, посредством “копья” (Мировой Оси), включается для всех уровней бытия одновременно, синхронизируя свое действие на каждом из них. В результате такого “Отмщения” происходит очищение и “восстановление” всего мира, “новое Небо и новая Земля”.
 Однако стоит отметить и еще один символический мотив, связанный с “копьем”, которое в данном контексте прямо соотносится с “Силой Света Иисуса”. Это “копье” пронзает все уровни бытия, достигая “дна Ада”. Разрушение Преисподней – сюжет, общий и для гностического, и для экзотерического мифа (гностические тексты здесь уточняют, что разрушен не сам Ад, а “заграждения внутри Преисподней”). Такое разрушение в конечном итоге неизбежно выводит все инфернальные силы и сущности “на поверхность”. По другому и быть не может: весь онтологический “осадок” соответствующего Цикла – все его “психические остатки” и “скорлупы”, все содержимое Преисподней должно быть поднято “на поверхность” и уничтожено в Последней Битве, исход которой предрешен. Только тогда Очищение и Восстановление будут полными, и все полноценные духовные элементы, несущие на себе “печать Духа” войдут в новый Цикл существования, который в “Откровении” Иоанна символизирует спускающийся с небес на землю Небесный Иерусалим.
 Как уже отмечалось, к концу III века тот “космический” духовный портал, о котором шла речь выше, закрывается, и христианство начинает свое “нисхождение” на уровень “внешней” экзотерической религии. Однако такое нисхождение нельзя рассматривать как некую метаисторическую случайность или простое “отклонение”; как указывает Генон, оно было индуцировано вполне сознательно и имело целью предохранить человеческое общество от окончательной и полной деградации.
 “Если принять во внимание то печальное состояние, в котором в эпоху распространения христианства пребывали страны Запада, входившие в состав Римской империи, – пишет Генон, – то без “нисхождения” христианства на экзотерический уровень все эти страны вместе взятые в скором времени лишились бы всякой традиции, поскольку их собственные традиции, и особенно греко-римская традиция, достигли точки предельного вырождения, что свидетельствовало о неминуемом и скором конце их существования. Таким образом, это нисхождение не было ни случайностью, ни извращением, напротив, оно носило провиденциальный характер, поскольку только это помешало Западу скатиться тогда в такую же пропасть, в какой он находится в настоящий момент. Но еще не настало время для окончательной утраты традиции. Западу суждено было дождаться для этого современной эпохи. Провиденциально требовалась “реставрация”, а ее было способно осуществить только христианство. Но для этого ему надо было отказаться от своего эзотерического и “закрытого” характера, который был присущ ему изначально. Такая “реставрация” традиции была не только спасительной и благодатной для западного человечества (что и так очевидно), но одновременно, как и всякое провиденциальное событие, свершающееся в коде истории, строго соответствовало самим циклическим законам”¹⁹ .
 “Реставрация”, о которой говорит Генон, привела к целому ряду важных метаисторических последствий, включая частичное восстановление традиционного социального института варн в виде трех средневековых “сословий”²⁰ . Однако вполне очевидно, что эта реставрация относилась только к экзотерическому и социальному уровню. Можно сказать, что она была осуществлена благодаря своего рода “жертве”; эта вполне реальная “жертва”, принесенная высшим для блага низшего, нашла свое отражение в соответствующем экзотерическом мифе.
 Что же касается дальнейшего хода истории, то, начиная с Нового Времени и Реформации (то есть приблизительно с начала XVI века), христианство, прежде всего западное, все более утрачивает характерные черты традиции, пусть даже чисто экзотерической. “Кризис веры”, начавшийся в XIX веке, окончательно обесценивает его роль как института традиции. Впрочем, как для Европы, так и для Америки, оно до конца будет оставаться фактически единственным традиционным институтом, который, однако, становится все более и более “виртуальным”, даже если не учитывать нарастающее моральное разложение, характерное для всего современного социума. По поводу же этого последнего Генон высказывался вполне определенно, что видно из только что приведенной цитаты; и если “современностью” для него была середина прошлого столетия, то наша “современность” продвинулась гораздо дальше на пути “разложения и порчи”, вплотную подойдя к тому критическому порогу, за которым неизбежно следует Катастрофа.

1. Р. Генон. Христианство и инициация. – “Милый ангел”, № 2 (1993).
2. Р. Генон. Христианство и инициация. – “Милый ангел”, № 2 (1993).
3. Одним из первых поиском таких свидетельств в 80- х годах 1 века занялся Иосиф Флавий – иудейский философ, писатель и историк, автор “Иудейской войны” и “Иудейских древностей”. Он был, также, римским всадником и “придворным историографом” императора Веспасиана (69-79 гг.) и всей династии Флавиев, поэтому имел в своем распоряжении все доступные средства.
4. Р. Генон., Указ.соч.
5. “Пистис София” дословно значит “Покаяние Софии” или “София Кающаяся”. Именно после своего падения София превращается из Софии Пруникос (Вож делеющей) в Софию Пистис и “возносит молитвы Вышине и Свету”. Полный перевод “Пистис София”, “Апокрифа Иоанна” и др. можно найти на гностичес ких сайтах, например на сайте http://apokrif.fullweb.ru
6. Климент Влександрийский. Строматы. – М.1996.
7. Климент Влександрийский. Строматы. – М.1996.
8. Р. Генон., Указ. соч.
9. Никифор Исихаст был итальянцем, перешедшим из католичества в православие и ставшим афонским подвижником. Здесь стоит отметить, что расцвет исихазма на Востоке по времени почти точно совпал с подъемом движения катаров на Западе. Более того, разгром “католической церковью “альбигойской ереси” произошел лишь немного ранее, чем попытка уличить в ереси исихастов (как известно, Григорий Палама был обвинен в “богомильской ереси”, но затем оправдан). Эта “синхроничность”, конечно, не случайна, но останавливаться здесь на ней более подробно мы не имеем возможности.
10. Сочетание слов “ззотеризм” и “церковь” режет слух. Это далеко не единственный серьезный недостаток труда Муравьева. Так, общая метаисторическая концепция (рассматривающая три Эпохи – Отца, Сына и Святого Духа), “творчески заимствована” Муравьевым у Иоахима Флорского, средневекового мистика и визионера, и приспособлена автором к своей концепции, а многие доктрины, как православные, так и гностические, вырваны из контекста и изложены слишком фрагментарно. Самое интересное заключается в том, что полностью адекватно Муравьев излагает именно гурджиевские концепции (в интерпретации Успенского), высвечивая при этом некоторые нюансы, остававшиеся в тени. Очевидно, влияние Гурджиева, с которым Муравьев встречался всего несколько раз, было настолько мощным, что даже через Успенского воздействовало на “интеллектуальное поле” автора “Гнозиса”.
11. Рене Генон до конца жизни относился к учению Гурджиева негативно. Возможно, отчасти это связано с конфликтом, который произошел у него с одним из учеников Гурджиева (Александром Де Зальцманом) в середине 1920-х гг.
12. Любопытно отметить, что в Армении – родине Гурджиева, – первом государстве, официально принявшем христианство, нашли пристанище по крайней мере две “еретические секты” раннего христианства. Это были мессалиане и павликане; позднее (в середине VIII века) византийский император Константин V переселил часть павликан обратно на Балканы (павликане считались отличными воинами).
13. Мандеи – последователи Иоанна Крестителя, ведущие от него свою “цепь преемственности”. В их учении содержатся элементы гностицизма и чувствуется гностическое влияние. Стоит отметить, что малочисленные группы мандеев до сих пор живут в Иране и на юге Ирака.
14. Подробнее о метаисторическом подходе см. Сатьям Упахар. Мистерия Грааля и цикл Кали-Юги, гл. 2 — в настоящей Антологии.
15. Известно, что Мани, как позже Мохаммад, называл себя “печатью пророков”. Очевидно, он имел для этого основания, если только иметь в виду “пророков Чистого Света”, т.е. тех, для которых космическая Вертикаль была полностью открыта. В этой связи можно отметить, что смерть Мани в 276 г. символически и метаис- топически означала “закрытие” духовного портала, о котором идет речь, и, одновременно, то “нисхождение” христианства на чисто внешний уровень, о котором говорит Генон.
16. В мистерии Грааля копье связано с чашей. Символизм этого сочетания прозрачен: копье означает “вертикаль” и сущностный (“мужской”) принцип, чаша – “горизонталь.” и субстанциальный (“женский”) принцип. В целом такое сочетание символизирует крест. Поскольку в чаше может находиться различная субстанция, возникает еще один значимый символ. Если чаша, которой иногда является сам Грааль, содержит кровь Христа – то это субстанция высшего мира; если чаша содержит обычную кровь – это субстанция “среднего” (человеческого) мира; если чаша содержит яд (как в некоторых кельтских вариантах легенды) – это субстанция низшего (инфернального) мира. В целом это дает символ Трех Миров (Трибхуваны).
17. Для эсхатологического героя индуистской традиции (Калки-аватара) используется почти идентичный символ – Всадник в красном на белом коне.
18. ’Откровение, 19:13.
19. Р. Генон., Указ.соч.
20. Подробнее см. Сатьям Упахар. Мистерия Грааля…, гл. 10.