Нижеследующий текст представляет собой фрагмент из рукописи “Толтеки и Традиция”, в которой автор предпринимает попытку анализа книг Карлоса Кастанеды в контексте различных эзотерических традиций. Мы не намерены (во всяком случае, в этом номере журнала) подробно анализировать учение толтеков. Можем лить отметить, что время меняется очень быстро, и сегодня книги Кастанеды воспринимаются уже существенно иначе, чем даже пять-шесть лет назад. Однако некоторые ключевые символы нагвализма (как часто называют учение толтеков) представляют несомненный интерес вне зависимости от “модальности времени”, тем более, что они во многом совпадают с символическими образами мифов иных традиций. О двух таких образах – о толтекском Орле и Кецалькоатле – в сопоставлении с индоарийским орлом Гарудой и идет речь в данном фрагменте.
Исторические и этнографические справочники говорят, что толтеки – народ языковой группы науа (nahuatl), вторгшийся на территорию Центральной Мексики в середине VIII века н.э. и основавший там мощное государство со столицей в городе Толлан (современная Тула), расцвет которого относится к IX-X вв. н.э.. В ХП веке государство толтеков было уничтожено нашествием варварских племен с Севера (прежде всего, ацтеков); однако их влияние на всю культуру науа было огромным, и позднее, у ацтеков, сапогеков и других народов Центральной Америки само слово “толтек” стало синонимом высшего мастерства.
Необходимо отметить, что в этом регионе, прежде всего на территориях современных Мексики, Гондураса и Гватемалы, народы науа сосуществовали с майянцами, которые занимали полуостров Юкатан на юго-востоке Мексики, так что взаимовлияния культур науа и майа были неизбежны, даже если не учитывать тот метаисторически очевидный факт, что толтеки и майа (оба этих народа вторглись в Мексику с Юга) имели общую прародину – “Страну семи пещер” (на языке науа – Чикимосток), родину бога Севера – бога охоты.
Как бы то ни было, толтекские мифы сохранились в письменной культуре науа, и их сопоставление с мифами майа и инков дает некоторое представление о мифологии “Красной расы” в целом.
Правители древнего Толлана носили титул Кецалькоатль (“Пернатый Змей”), что означало их высшее положение в сакральной иерархии, хотя метаисторически толтеки этого периода, как уже отмечалось выше, на шесть тысяч лет отстояли от “древних видящих”, которые, в свою очередь, появились на закате духовной культуры “Красной расы”. Сама фигура Кецалькоатля является центральной в пантеоне богов науа и майа (у последних “Пернатый Змей” именовался Кукумаца), что, в частности отражено в толтекском эпосе, например, в поэме “Кецалькоатль и толтеки”:

Народ Кецалькоатля, толтеки, был многоопытным средь народов. Все им давалось легко и просто, камень бесценный они гранили, золото плавили и отливали, дивные делали украшенья из птичьих перьев они. Эту сноровку в трудах каждодневных, многообразье искусств и ремесел, все их уменье и всю их мудрость дал им Кецалькоатль”.¹

В эпосе науа Кецалькоатль выступает сразу в трех ипостасях: как верховный “светлый” бог, как культурный герой, давший толтекам знания, искусства и ремесла (что видно из только что приведенного фрагмента), и как конкретное историческое лицо (вождь народа в исторически фиксированный период). В последней своей ипостаси, Кецалькоатль “уходит” в конце “эпохи пятого Солнца”, и должен вновь появится в начале “эпохи шестого Солнца”, то есть в начале нового Цикла.
Что же это за фигура?! Почему этому сакральному образу толтеки и майа придавали столь огромное значение?! Чтобы ответить на эти вопросы здесь, как и всегда в подобных ситуациях, необходимо, прежде всего, обратить внимание на этимологию имени. Как уже отмечалось, обычно слово “Кецалькоатль” переводят как “Пернатый змей”. Однако это не совсем точно. Более того, даже если принять подобный перевод, надо помнить, что “пернатость” или “крылатость” этого змея имеет свои особенности. “Кецаль” – это название “священной” птицы с ярким оперением, образ которой часто встречается в поэзии науа, где он всегда был символом величия и могущества. В древности перья кецаля служили украшением жрецов и воинов; за поимку птицы виновных карали смертью. По преданию кецаль не может жить в неволе, и в этом смысле он был, также, символом свободы.
Слово “коатль” означает “змей” или “змея”, а также “относящийся к земле”. Оно явно имеет связь со хтоническим архетипом (показательно, что священная гора, находящаяся вблизи современной Тулы – древнего Толлана – именуется Коатепек: “Змеиная гора”). В своем “позитивном” аспекте этот архетип раскрывается в нескольких фигурах пантеона толтеков и науа. Помимо Кецалькоатля, это богиня-прародительница Коатликуэ (ее сыном был бог Солнца и войны Уицилопочтли), а также богиня Земли и плодородия Сиуакоатль (“Змеиная женщина”). “Негативный” аспект архетипа связан с теми “змеями”, которые относятся к сфере действия бога Луны и смерти Тескатлипоки (маги-воины которого и убили, согласно преданию, последнего “исторического” Кецалькоатля).
Исследователи эпоса древних науа и майя отмечают тот необыкновенный драматизм, каким была насыщена их мифология и эпическая поэзия. В.Земсков пишет:
“… мифо-философия науа, запечатлевшая стихийную диалектику бытия, которую создают все древние народы, отличалась (и это во многом характерно и для майа) каким-то особым драматизмом… Для народов Мексики и Центральной Америки космос был не застывшей картиной, где все – раз и навсегда, а ареной беспрерывной борьбы, схождения и расхождения, изменчивости и взаимопереходов противоположных сил – жизни и смерти, дня и ночи, солнца и луны, света и мрака, влаги и засухи. Не случайно и самый абстрактный из богов науа – бог дуальности, двойственности – был и самым первым в их пантеоне… Не менее выразителен, например, итакой образ майя, как бог смерти, несущий в руках факел жизни”.²
Таким образом, сакральный стержень мифологии толтеков задается противопоставлением двух архетипов: “солнечной птицы” и “земного змея”, причем последний символ, в свою очередь, четко поляризуется на “позитивный” и “негативный” аспекты. Подобное противопоставление мы находим в некоторых других мифологических системах, прежде всего индоарийской. Сопоставляя две системы, можно заметить, что и образ солярнного Орла претерпевает некоторую поляризацию, поскольку явно “светлому” символу Гаруды у толтеков противостоит безжалостный Орел-“пожиратель осознания”. Но прежде чем перейти к анализу этих мифов, рассмотрим подробнее ту мифологему толтеков, которая легла в основу мировоззрения “новых видящих”.

* * *

 Миф об Орле “новые видящие” унаследовали от древних толтеков, и его истоки теряются во тьме веков. Дон Хуан в книгах Кастанеды неоднократно подчеркивает, что фигура Орла – факт непосредственного видения, то есть “прямого восприятия энергетических полей Вселенной”, которое может быть достигнуто на “пути воина” в результате долгой практики и многих лет борьбы. Видение здесь имеет как бы чисто эмпирический характер. Но, само по себе, оно еще не способно сформировать и сформулировать Миф – ту метаструктуру знания, в которой соотносятся и связываются друг с другом онтологические элементы различных уровней бытия и какая, в конечном итоге, обращена к человеку, и указывает на сакральную Цель его пути. Как уже отмечалось выше, любое непосредственное восприятие реальности в ее глубинных аспектах неизбежно проходит ряд “интерпретаций” перед тем, как становится фактом знания человека; однако эти “интерпретации” в корне отличаются от рационального структурирования переживания: здесь слово прямо указывает на реальность, означающее не отрывается от означаемого, как это происходит в рациональной культуре Нового времени (что убедительно показал Жак Лакан). Слово, указующее на Реальность и есть миф. И “интерпретация” здесь становится задачей не лингвистического или логического, а, скорее, магического порядка. Миф – это сообщение о реальности, формирующее некоторую общность людей, для которых он является тем сакральным вектором, который и определяет путь.
“…И потому, когда древние видящие утверждали, что смысл жизни состоит в накоплении и развитии осознания, – продолжал Дон Хуан, – речь шла не о вере и не о логическом умозаключении. Они это увидели.
Они увидели как осознание живых существ отлетает в момент смерти и, подобно светящимся клубкам ваты, поднимается прямо к клюву Орла и им поглощается. И потому для древних видящих был очевиден факт: смысл жизни всех существ – в обогащении осознания, которым питается Орел”.³
Здесь фигура Орла олицетворяет собою ту силу, которая является источником бытия всех живых существ. Эта сила далека от всего “человеческого”, и масштабы ее действия поистине космические. И тем не менее, эта сила названа Орлом – здесь мы в который раз сталкиваемся с парадоксальностью мифологического видения, находящего архетипически точные образы для своего выражения:
“Сила, правящая судьбой всех живых существ, называется Орлом. Не потому что это орел или что-то, имеющее нечто общее с орлом либо как-то к нему относящееся, а потому что для видящего она выглядит как неизмеримый иссиня-черный Орел, стоящий прямо, как стоят орлы, высотой уходя в бесконечность.
Когда видящий смотрит на черноту, являющуюся Орлом, четыре вспышки света освещают его сущность.
Первая вспышка, подобно молнии, помогает видящему охватить контуры тела Орла. Тогда можно видеть белые мазки, выглядящие как перья. Вторая вспышка молнии освещает колышущуюся, создающую ветер черноту, выглядящую как крылья Орла. С третьей вспышкой видящий замечает пронзительный нечеловеческий глаз. А четвертая, последняя вспышка открывает то, что Орел делает. Орел пожирает осознание всех существ, живших на земле мгновение назад, а сейчас мертвых, прилетевших к клюву Орла как бесконечный поток мотыльков, летящих на огонь, чтобы встретить своего хозяина и причину того, что они жили. Орел разрывает эти маленькие осколки пламени, раскладывая их, как скорняк шкуры, а затем съедает, потому что осознание является пищей Орла.
Орел – сила, правящая судьбой живых существ, – видит все эти существа сразу и совершенно одинаково. Поэтому у человека нет никакого способа разжалобить Орла, просить у него милости или надеяться на снисходительность. Человеческая часть Орла слишком мала и незначительна, чтобы затронуть целое.
Только судя по действиям Орла, человек может сказать, чего Орел хочет. Хотя Орла и не волнуют обстоятельства жизни любого живого существа, каждому из них он сделал дар.
Каждому живому существу была дарована сила, если оно того пожелает, искать проход к свободе и пройти через него. Для того видящего, который видит проход, и для тех существ, которые прошли сквозь него, совершенно очевидно, что Орел дал этот дар для того, чтобы увековечить осознание…”.⁴
Далее толтекский миф переходит к тому конкретному аспекту, в котором человек соотносится с Орлом. Этот аспект сводится к правилу, которое Орел открывает нагвалю – “двойному существу, которому открыто правило, будь он в форме человека, растения или чего угодно живого”. Нагваля-человека Орел снабдил “партией нагваля”, построенной на основе символа четверки. Сам человек-нагваль “достраивает” эту партию, разыскивая подходящих людей. Когда подобная “пирамида нагваля” была построена, Орел отдал следующий парадоксальный приказ:
“Затем нагвалю и его воинам было приказано забыть. Они были сброшены во тьму, и перед ними поставили новую задачу: вспомнить самих себя и вспомнить Орла“.
Здесь заканчивается собственно миф и начинаются различные его “практические приложения”, и, прежде всего, практика “перепросмотра жизни”, в результате которого воин может изготовить “копию” своего витального осознания и предоставить эту “копию” в распоряжение Орла, который, удовлетворившись ею, позволяет магу пройти сквозь “проход” и обрести ту свободу, к которой, в конечном итоге, и стремятся “новые видящие”. В этом смысле, кстати говоря, все остальные результаты перепросмотра жизни (возвращение потраченной когда-то энергии, “заделывание энергетических дыр” и т.п.) – в прямом смысле слова “побочный продукт деятельности мага”. Его сакральная задача, на которую и указывает миф, состоит в другом: воин должен отрешиться и вспомнить. Отрешиться от своего витального “я” и вспомнить иное… Но это уже не относится непосредственно к толтекскому мифу.

* * *

 Первое впечатление от этой мифологемы подавляет человека западной цивилизации своей необыкновенной масштабностью и несколько мрачной мощью. Но, даже если сделать скидку на уже упоминавшийся “драматизм” мифов майя и науа, здесь не содержится ничего принципиально нового по сравнению с теми мифами, которые, казалось бы должны быть неизбывным достоянием сегодняшнего человека евро-американской культуры, если бы он сам от них не отказался, оставив за пределами своей меркантильной “цивилизации”. Я имею в виду ряд мифов арийского предания, и, прежде всего, его индийской ветви. Архетипическая фигура Орла раскрывается в индийской мифологии в образе “солнечной птицы” Гаруды – “исполинского Орла-пожирателя змей”. В виду важности этого образа в указанном контексте стоит более подробно остановится на соответствующем мифе, тем более, что в ряде деталей он по сути (а иногда и буквально) совпадает с мифами науа и майя.
Индийский миф, изложенный в Махабхарате, повествует о двух сестрах, Кадру и Винате, дочерях Дакши, Владыки созданий. Обе они были женами мудрого Кашьяпы, который предложил им выбрать себе такое потомство, какое они сами пожелают. Кадру пожелала себе тысячу сыновей, а Вината – двоих, но таких, кто превзошел бы сыновей Кадру силой, мужеством и отвагой. Пришло время, и Кадру принесла десять сотен яиц, из которых родились тысяча черных змей. У Винаты же еще никто не родился. Тогда в нетерпении разбила она первое из двух принесенных яиц, и увидела там сына, развившегося лишь наполовину, которого назвала Аруной. Он проклял свою нетерпеливую мать за то уродство, причиною какого она была, и предрек ей пять сотен лет рабства, от которого ее избавит лишь сын, родившийся из второго яйца.
Это было время, когда боги пахтали великий океан. Однажды, увидев чудесного белого коня, вышедшего из океанских вод, сестры поспорили о цвете его хвоста. Вината утверждала, что он белый, каким он и был в действительности, а Кадру – что черный. Она попросила своих сыновей-змей обвиться вокруг лошадинного хвоста, и он стал казаться черным, что и утверждала Кадру. В результате этого обмана Вината, проиграв спор, оказалась в рабстве у сестры.
Через пять столетий после спора сестер из второго яйца Винаты родился исполинский орел Гаруда. Он сам разбил клювом скорлупу и тут же взмыл в небо. Там он встретил бога Браму, который приказал ему перенести своего старшего брата, родившегося без ног, к солнечному богу Сурье, ибо суждено было Аруне стать колесничим бога Солнца. Выполнив поручение Брамы, Гаруда вернулся к матери, все еще находившейся в рабстве у Кадру и ее сыновей-змеев. Видя такое положение вещей, Гаруда спросил у змеев, что он может сделать, чтобы рабство матери закончилось. Змеи потребовали себе амриту – напиток бессмертия, только что добытый богами в результате пахтания океана. Гаруда согласился похитить амриту у богов и принести ее змеям.
Взмыв в небо, полетел он к обители богов, где хранилась амрита. Боги, во главе с Индрой, выступили навстречу исполинскому орлу во всеоружии своей мощи. Но сила Гаруды была такова, что он смял ряды богов, прорвался к месту, где сосуд с амритой охранялся двумя страшными драконами, и, растерзав своими когтями обоих драконов, завладел напитком бессмертия. Тут же вновь взмыл он в небо, зажав в когтях драгоценный сосуд, а Индра, увидев Гаруду, улетающего с амритой, бросился за ним в погоню.
Он настиг исполинского орла в воздухе и нанес ему страшный удар своею палицей-ваджрой. Но Гаруда не дрогнул. Он сказал Индре:
“Тебе не одолеть меня. Велика моя сила, и я могу унести на своих крыльях всю эту землю с горами и лесами и тебя вместе с нею. Если хочешь, будь моим другом и последуй теперь за мною. Не опасайся, я не отдам амриту змеям. Ты получишь ее обратно как только я вызволю себя и свою мать из рабства.”
Услышав эти слова, Индра возрадовался и сказал:
“Я принимаю твою дружбу, о могучий! Требуй от меня дара, какого хочешь”. И Гаруда сказал:
“Пусть будут змеи моею пищей.” – “Да будет так!” – ответил властитель богов, и с той поры змеи обречены быть пищей Гаруде и его потомству, солнечным птицам супарнам.
Царь богов последовал за Гарудой, который прилетел к змеям и сказал им:
“Я принес вам амриту. Вот я поставил ее здесь, на траву куша. Совершите омовение и вкушайте тогда амриту, о змеи.” И змеи, освободив Гаруду и его мать от рабства, отправились совершать омовение. Но Индра тем временем забрал амриту и унес ее обратно в свое царство. Вернувшись на то место, змеи уже не нашли напитка бессмертия. Тогда стали лизать они траву куша, на которой стоял сосуд с амритой, и от этого у них раздвоились языки. А трава куша, которой касалась амрита, стала с той поры священной травою… “.⁵

* * *

 Оба мифа об Орле – и толтекский, и индийский – относятся к числу так называемых солярных мифов, в которых речь идет не только и не столько о Солнце, сколько о мифических событиях, развернувшихся в масштабах Галактики, которые имели прямое отношение к генезису онтологических структур нашей солнечной системы. Здесь важно подчеркнуть, прежде всего, качественное значение данного масштаба, ибо, как уже не раз отмечалось, во всех традиционных учениях масштаб (так же как пространство, время и число), понимается в качественном смысле, в частности, определяя различные порядки (уровни) бытия. В этом смысле солнечная система качественно соответствует “астральному плану” Космоса и астральной оболочке человеческого микрокосма,⁶ само же Солнце как бы связывает через “ментальный план” его плотный и тонкий шельт.
Что же касается символов мифа, то они указывают на ряд фундаментальных онтологических данностей. Здесь не место рассматривать их подробно (что неминуемо увлекло бы нас в сторону от архетипических фигур “солнечной птицы” и “змея”), тем более, что индийский миф необычайно богат различными “побочными” (с учетом обозначенной темы) мотивами и сюжетами. Поэтому обратимся непосредственно к указанным символам с учетом того, что при сопоставлении мифологемы “древних видящих” с мифами науа и майя, с одной стороны, и мифом о “солнечном орле” Гаруде – с другой, высветляется ряд фундаментальных смыслов, связанных с указанными архетипами.
Орел Гаруда и солнечные птицы су парны индийского мифа противостоят “тысяче черных змей”, которыми эти птицы и питаются, с позволения богов. Не останавливаясь на макрокосмических аспектах данного символизма, рассмотрим его микрокосмичекие аспекты, имеющие непосредственное отношение к духовному пути человека, мистериям инициации и “практическому” аспекту йоги и духовной магии. Уже теософы толковали данную мифологему однозначно: солнечный орел символизирует Дух и Высшее Я человека, а змеи – его низшие инстинкты, которые должны быть “поглощены” Духом. Такое толкование возможно и по отношению к фигуре толтекского Орла, относительно которого миф “древних видящих” прямо говорит, что он “пожирает” витальное осознание человека в момент его смерти. Как уже отмечалось выше, некоторые аспекты символа змеи в мифах науа совпадают с таковыми в индийском мифе; иными словами та двойственность человеческой феноменологии, на которую в данном контексте указывает дихотомия Орел – Змея может пониматься однозначно.
Совсем в ином смысле надо рассматривать фигуру “Пернатого змея”, Кецалькоатля. Здесь примитивная “теософская” трактовка явно не годится, хотя ряд авторов и не замечает фундаментального отличия “Пернатого змея” от обычных (“земных”) змей. Так, еще один “ученик толтеков” Л.Эндрюс в своей статье “Ключи к пирамидам” пишет: “Пернатый змей символически представляет собой высшую двойственность человеческого духа. Одна половина его существа является змеей, тесно прижимающейся к земле и связанной с низшими инстинктами и желаниями. Вторая половина имеет крылья и живет в небесах… Это наш разум и наше Я. Битва между этими двумя половинами нашего существа прекрасно изображена в национальной эмблеме Мексики, где Орел не на жизнь, а на смерть сражается со Змеей”.⁷ Г-н Эндрюс явно путает фигуру Кецалькоатля с фигурой толтекского Орла, вследствие чего и допускает ряд фундаментальных ошибок, непростительных для сколько-нибудь компетентного оккультиста. О какой “двойственности духа” может всерьез вестись речь!? В Духе нет двойственности, она возникает лишь в феноменологии человеческого существования, причем ее примитивные трактовки (наподобие вышеприведенной теософской) мало что дают для сущностного понимания. Если бы все было так просто, то Миф был бы не нужен – хватило бы и простой рациональной констатации. Витальное эго человека действительно разделено. Но и здесь есть два сущностно важных момента, которые не мешает лишний раз подчеркнуть. Во-первых, эта разделенность связана с “приказом Орла” забыть, то есть человек должен, прежде всего, вспомнить и помнить себя во всех своих решениях, чувствах и действиях, – только тогда становится возможным воссоздание той целостности бытия, которой человек как “космическое существо” обладал прежде. Во-вторых, орел Гаруда не просто убивает змей, а пожирает их, что опять-таки указывает на некий скрытый аспект всех тех “практик”, которые связываются с “работой с низшими инстинктами и желаниями”, поскольку простое их подавление, равно как и обычное человеческое потакание, ровным счетом ничего не дает. “Убитая” змея, если только ее энергия правильным образом не поглощена, отравляет весь тонкий организм человека своими ядами, а потом оживает вновь, чуть изменив свой внешний облик. Не помогает тут и “сублимация”, то есть перевод актуального сознания на качественно более высокие уровни и “игнорирование” змей. Все традиционные учения говорят, как о единственно возможном пути, о трансформации соответствующих “низших” энергий. Однако эта трансформация может быть понята только в правильном контексте, на некоторые из аспектов которого и указывают мифы. Змеи должны быть поглощены; “забытые” энергии должны быть “втянуты” обратно. Наконец, человек, прежде всего, должен научиться хоть сколько-нибудь помнить себя, ибо иначе солнечная птица Гаруда не сможет приняться за дело еще в процессе земной его жизни, и лишь толтекский Орел в момент смерти пожрет витальное осознание целиком.
Что же касается образа Кецалькоатля, то, конечно, никакой “двойственности” в нем нет и впомине. Напротив, этот символ указывает на высшую целостность – на целостность бога, и на ту целостность человека, которая и есть его сакральная Цель. Я напомню, что “Пернатый змей” выступает в мифологии науа и майа как в “божественной”, так и в “человеческой” своих ипостасях; их совпадение в мифологическом пределе и является тем таинством, какое имеет в виду миф.
Символ “Пернатого змея” явно полностью “позитивен”, как и большинство образов мифологии науа, связанных с понятием “коатль” (змей). Как правило, это понятие сопряжено с космической связью Неба и Земли, которая осуществляется самыми разными способами. Так, дева- богиня Коатликуэ зачала своего сына Уицилопочтли от упавшего с неба светящегося шара из перьев на священной горе Коатепек. На этой горе и вырос бог Солнца и войны. Богиня Сиуакоатль выступает в роли Земли- хранительницы, а богиня Чикомекоатль – богини плодородия и маиса.⁸
Вообще же образ “змея” фундаментально двойственен (опять-таки стоит подчеркнуть, что эта двойственность относится к феноменологии, то есть к миру проявленного бытия). По этому поводу Владимир Шмаков пишет:
“Символ змия мы встречаем одновременно в двух противоположных значениях: как символ добра и как символ зла. Легко понять причину этого. Субстрат Имманентного есть орудие раскрытия естества Трансцендентного в конкретной феноменологии, то есть он онтологически призван быть осуществителем космического символизма, те. служить благу. С другой стороны, тот же самый субстрат имманентного в себе уконичен [является полным отрицанием возможности бытия], т.е. граничит с демоническим царством тьмы внешней”.⁹ Здесь же Шмаков отмечает универсальность данного символа и приводит главные его черты как в “негативном”, так и в “позитивном” аспекте. Последний мощно раскрывается в образах индоарийской мифологии, где у каждого из высших богов Тримурти есть “свой” змей (а Шива прямо назван “царем змеев”). Тут можно вспомнить и змея Васуки, с помощью которого боги пахтали океан, и – что особенно показательно – змея Кундалини, благодаря которому становится возможной полная духовная реализация в тантрической йоге. Архетипически этот последний символ очень близок Кецалькоатлю, ибо “Пернатый змей” есть полное раскрытие духовного потенциала человека и реализация его сущностной онтологии, на что и намекают три ипостаси Кецалькоатля – бога, “культурного героя” и человека – сакрального правителя.
Наконец, Кецалькоатль – это светлый солнечный бог. В этом смысле данный символ, явно относящийся ко временам расцвета сакрального знания “Красной расы”,¹⁰ в чем-то противостоит Орлу “древних видящих”, образу столь же масштабному и мощному, сколь и мрачному. Орел отдален от человека на то предельное расстояние, которое характеризуется лишь некой возможностью вспомнить, шансом на свободу. Очевидно, что эта ситуация относится к периоду упадка, когда лишь очень немногие воины Духа вообще помышляют о свободе в ее сущностном понимании. В этом отношении толтекский миф прямо соответствует той модальности времени, в какой мы пребываем сегодня.

1. См. “Кецаль и голубь”. Поэзия науа, майа, кечуа. – М, Художественная литература, 1983,с. 35. Неточный перевод этого фрагмента, не приводя ни названия эпоса, ни сколько-нибудь ясной информации о его культурном контексте, дает А.Ксендзюк в книге “Тайна Карлоса Кастанеды”. В этой местами интересной работе г-н Ксендзюк, однако, осознанно или неосознанно испытывает ощутимое давление “научного оккультизма” (к которому он явно тяготеет), полагая, что миф надо “изживать”, стремясь к “научной ясности и строгости”. Точка зрения всех традиционных учений, как уже не раз отмечалось, в этом отношении прямо противоположна. По сравнению с мифом вся “научная строгость” вряд ли вообще имеет какую-либо ценность, т.к. именно в мифе мы находим те символические образы, которые обладают несомненной “строгостью и точностью” куда более высокого порядка.
2. Там же, с. 10.
3. К.Кастанеда. Огонь изнутри. К.,София, 1993, с. 295.
4. К.Кастанеда. Дар Орла. К., София, 1993, с. 140.
5. Э.Темкин, В.Эрман. Мифы древней Индии. – М., 1985, с.76.
6. Эта идея отчасти развивается П.Д. Успенским в его попытках раскрыть учение о “семи космосах” Гурджиева. В данном контексте достаточно указать, что каждому “космосу” (то есть качественно определенному уровню онтологии) соответствует свой масштаб (в качественном смысле) и своя “жизнь”. Если иерархия “космосов” строится, начиная с простейшей живой структуры – клетки живого организма (соответствующей “атомному” масштабу онтологии), то “астральное тело” человека будет соответствовать “космосу” солнечной системы. “Человек, кристаллизовавший свое астральное тело, бессмертен в пределах солнечной системы”, – говорит Гурджиев. Подробнее см. П.Д.Успенский. “В поисках чудесного”. – СПб, 1994, глава 10.
7. Мир Карлоса Кастанеды. Дайджест, No5, с. 170.
8. См. Кецаль и голубь, сс. 351-353.
9. В.Шмаков. Основы пневматологии. – К., София, 1994, с. 257.
10. Стоит напомнить, что согласно Р.Генону, “посвященные Красной расы” (имеется в виду, прежде всего, американский континент) были наследниками традиции атлантов, а именно – “южных” атлантов. В связи с этим становится понятным, что во времена “древних видящих”, о которых Дон Хуан говорит, что они жили более пяти тысяч лет назад, эта традиция уже пришла в упадок, поскольку расцвет цивилизации “южных” атлантов относится к началу Медного века (Двапара-Юги) и отстоит от нас не менее чем на пятнадцать тысяч лет. Подробнее см. Сатьям  Упахар “Мистерия грааля и цикл Кали-юги”