Язык

 Это слово – истина – в обыденной речи появляется крайне редко, особенно “в чистом виде”. Обычно оно звучит в сочетании с другими словами. Даже прилагательным, от него производным, стараются особенно не пользоваться. Тем более сегодня, когда “реальность жизни” находится с ним не в ладу.
 В сочетании же с другими словами-понятиями, если отбросить некоторые штампы (“истинный ариец”), истина как бы отодвигается, затушевывается. Например, “момент истины”. В этот “момент” нечто мгновенно высветляется, обнаруживается, – но в речи делается акцент именно на момент, на мгновенность ясности, на схватывание ситуации. Вопрос к чему, к какой истине, относится этот момент и, главное, как он к ней относится неудобно и ставить. С истиной вообще как-то неудобно и неуютно.
 Современная речь, окончательно превращаясь в “глобальный суржик”, отбрасывает свою тень и на язык. Речь становится уже не просто симулякром Слова, но и “растворителем смыслов”. Речь теряет внутреннюю, сущностную связность, принуждая язык выполнять лишь одну функцию – поверхностнокоммуникативную. Это, конечно, соответствует самому характеру общения, происходящего “на бегу”, в условиях хронического недостатка времени, на поверхности (чтобы чуть-чуть заглянуть вглубь, надо по крайней мере остановиться). “Выход на поверхность”, игнорирование глубинных смыслов характерны и для современного постмодернистского дискурса, в котором, несмотря на обилие новых терминов, происходит очевидная потеря “объемности”, внутреннего измерения, высоты и глубины. Нивелируется “разность потенциалов” между различными языковыми уровнями, что приводит к исчезновению не только смысловых обертонов, но и целых содержательных пластов.
 В этой “языковой тени” царствует ироническая немощь. Все может быть осмеяно, окарикатурено, выхолощено до состояния мертвой “скорлупы”, бессодержательной оболочки, топологически соответствующей поверхностности тени (ибо тень не может быть объемной). Здесь слово “истина” не звучит, даже если и произносится.
 Но в глубине языка, в его сущностных пластах давно сформировано свое отношение к этому слову и этому понятию. Оно различно в различных бытийных контекстах. Оно по-разному раскрывается, с одной стороны, в высокой литературе, а с другой – в сакральных текстах духовных традиций. Более того, в одном и том же традиционном тексте оно может звучать по-разному, в зависимости от того, кто его произносит. Иисус в Евангелиях говорит: “Ищите Истину, и Истина сделает вас свободными”. И в том же тексте Понтий Пилат задает свой знаменитый вопрос – “что есть Истина?”, – на который не получает ответа. Момент безмолвия. Возможно, это безмолвие было услышано вопрошающим, возможно оно разбилось о скорлупу концентрированного скепсиса. А возможно, – и то, и другое…
 В этом тексте мы попытаемся, прежде всего, услышать звучание слова-понятия через язык. Здесь не имеется в виду экзистенциальное “вслушивание”, подобное хайдеггеровскому. Нет, язык здесь отнюдь не полагается “домом бытия”. Предполагается и предлагается нечто иное, принципиально иное.
 Мы будем слушать язык. Слушать, но не вслушиваться. Это разные вещи. Вслушиваться можно в лесную тишину, в однотонную руладу, в шум прибоя. Вслушиваться – в прямом “фонетическом” смысле – можно во что-то однотонное, либо же сведенное к простой звуковой формуле. Это простейшая, “механическая”, медитация. Но музыку Баха надо слушать – здесь нет элементарных формул. Здесь звучат музыкальные темы, каждая из которых что-то говорит слушателю. Разведенные во времени и, порой, трудно вычленяемые из общей структуры произведения, они взаимодействуют друг с другом по “нотной вертикали” гармонии и контрапункта, создавая целостность музыкального полотна.
 “Вслушиваться” в язык – значит заранее предполагать его одномоментную явленность, сиюминутную данность, неким волшебным образом включающую все его глубинные пласты, все пространства значений, все обертоны смысла. Фактически, это значит сводить язык к речи, к общеупотребительной поверхностности, к смысловой плоскостности, в действительности исключающей все то, что таится в его недрах. Но нас интересует именно это последнее – то, что скрыто в глубине, то, что, взаимодействуя с полем общепринятых смыслов, порождает языковую объемность, пространственность, “полифоническое” звучание. Наконец, нас интересует то, что сегодня почти окончательно забыто, то, что в принципе не способно подняться на поверхность речи, окончательно вам- пиризованную “глобальным суржиком”.
 Сначала стоит дать возможность языку говорить самому от себя, улавливая его интенции и звучания-смыслы. Затем – осознать и услышать ментальные сгустки смысла-звучания (на этом уровне, конечно, звучание уже теряет свою чисто фонетическую компоненту, остается в тонкой форме). При этом должно стремится воссоздать изначальный языковый контекст: охватив несколько языков, обратиться к их древнейшему пласту, к индоевропейским (индоарийским) корням слов¹. Это – своего рода “археология” языка, но археология “живая”, необходимая для того, чтобы восстановить связь живых понятий с их праосновой. И, наконец, можно попытаться “услышать” трансментальное “звучание”, свободное от субстанций тонкого мира, от “энергетического фона” и ментальных обертонов. Тогда, если это сколько-нибудь удастся, – то, что уже не слово, не язык, не понятие, не символ, скажет само о себе. Как об истине. Эзотерическая философия И, наконец, можно попытаться “услышать” трансментальное “звучание”, свободное от субстанций тонкого мира, от “энергетического фона” и ментальных обертонов. Тогда, если это сколько-нибудь удастся, – то, что уже не слово, не язык, не понятие, не символ, скажет само о себе. Как об истине.

Истина и правда

 В обыденной речи эти слова – синонимы. Однако сразу можно заметить, что часто они, если не противостоят друг другу, то как-то конкурируют. Это прослеживается во многих пословицах и поговорках, как, впрочем, и тот факт, что они друг друга в чем-то дополняют и восполняют. И, наконец, сакраментально-загадочная фраза бухгалтера Берлаги: “Я сделал это не в интересах истины, а в интересах правды”. Тоже факт языка, не смотря на иронический контекст.
 Вот русские пословицы, взятые из “Словаря” В. И. Даля.
 “Свет плоти – Солнце, свет духа – истина”.
 “У всякого Павла своя правда”.
 “Истина одна, правда у каждого своя”.
 Кажется, здесь фиксируется некоторое смысловое различие. Но вот и еще пословицы:
 “Нет правды на земле”.
 “Истина от земли, а правда – с небес”.
 И смысловой контекст соотношения истины и правды “переворачивается”. Можно ли здесь разобраться!? То есть придти к некоторому реальному и твердому пониманию корней, не списывая оксюмороны смысла на счет пластичности (или текучести) языка.
 В. И. Даль в своем Словаре отмечает: “истина относится у разуму, а добро и благо – к любви, нраву и воле”. Правду Даль связывает с добром и благом. Потому и “правда – с небес”. В этом слышится, прежде всего, эмоциональное отношение к самому слову “правда”.
 Правда – это правота, и обычно не чья-то абстрактная правота, а “моя правота”, совершенно ясно ощутимая “ мною ” эмоционально. И тогда это – конкретное добро, конкретное благо. Тогда это – “с небес”.
 Истина же лишена столь конкретной эмоциональной нагрузки. “Истина относится к разуму”, “истина – свет духа”. В этом смысле истина не столь эмоционально значима, не так эмоционально “заряжена”. Истина более “интеллектуальна”, более абстрактна.
 Но почему же “истина – от земли”? Даль отмечает, что в древнерусском языке слово истина означало “наличность”, “то, что имеется”. В том числе (и прежде всего) – денежную наличность (древнерусск. истинник – капитал). Понять это не трудно.
 Истина – это “естина” (В. Даль), это то, что есть. Это – “наличное бытие” во всех смыслах, в том числе и простейшем. Даль совершенно справедливо отождествляет два корня: ист и ест\ этот, по существу, единый корень – не русский, не славянский, а древнейший индоевропейский, что мы подробно рассмотрим ниже.
 Правда – это правота и правдивость, правильность. В то же самое время, это – то, что соответствует праву, правому. Здесь намечается некоторая горизонталь: уже сама дихотомия “правое-левое” как бы задает ее недвусмысленно. Правильность – это “адекватное соответствие”, “адекватное восприятие”, “адекватное суждение”, правдивость (верность) речи. Внутреннее должно соответствовать внешнему, восприятие и суждение – действительности: вот что есть правильность и правда. Истина же по самой своей языковой природе – одновременно и “от земли” (как элементарное наличное бытие, естъность), и “с небес” – как “солнце разума”, “свет духа”, “духовное солнце”.
 Не покидая “силового поля” русского языка, стоит отметить еще одну цепь продуктивных ассоциаций. Ист-ина созвучна ист-оку, ист-очнику как началу чего- либо, и не просто началу, но первоначалу, тому, что дает начало. Истина как исток- всегда “вверху”, на вершине, и весь поток “вод” феноменальных проявлений течет с этой вершины вниз. Но, одновременно, можно сказать, что и этот поток (во всяком случае, пока он чист и незамутнен) тоже есть истина – как естъность, как чистое естество, как изначальная явленность ( наличность ) бытия.
 Тут можно было бы указать на существенную неточность, поскольку слова исток, источник происходят от другого корня – течь. Это действительно так (хотя исток суть первоначало всякого ис-течения, а, значит, как таковой находится вне и над ним). И тем не менее, как неоднократно отмечал Рене Тенон, чисто фонетическое соответствие зачастую имеет столь же важное символическое и сущностное значение, как и соответствие корней. Во всяком случае, на это соответствие стоит указать хотя бы для того, чтобы дать возможность “услышать” сам язык – пока еще на вполне “ощутимом” уровне.
 Итак, истина – наличное бытие и “духовное солнце”, духовный исток. Но ведь и “правда – с небес”. Более того, “на земле правды нет”. Таким образом, намеченная выше горизонталь на основе простой дихотомии “правое-левое” (и “внутреннее-внешнее”) оказывается неадекватной, нуждается в дополнении. И действительно, правда – это еще и право, закон. Один из ныне забытых смыслов слово “правда” – “судебник, сбор законов, кодекс” (В. Даль). “Русская правда”, “Правда Ярославлева” (а есть еще и “Салическая правда” древних франков и другие “варварские” правды) – это своды древних законов, основанных не на юридических институтах, не на юридическом праве в современном смысле, а на традициях, духовных правилах, сакральных обрядах.
 В древности правда – это закон, Закон не “материально-юридический”, а скорее духовный. “Закон неба”.
 Корень прав ² содержится в древнеславянском слове правь. Правь – это Небо, духовный мир, “мир богов”. Традиционную для всех древних культур и духовных учений концепцию “Трех Миров” ³ (трех уровней Сущего) мы находим и в славянской мифологии. У язычников-славян эти Три Мира именовались: Правь – высший Небесный мир, Явь – “средний” мир людей и Навь – низший мир, мир теней, мир призраков, “подземный мир” (но не отделенный полностью от среднего, человеческого, как у древних греков).
 В данном контексте Правда – это закон Правы, Неба, почти в точности то же, что древние индусы именовали Дхармой. В человеческом мире, мире Яви, это – внутренний духовный императив, закон бытия. Этот закон должен противостоять всякому наваждению, вторжению Нави, замутняющему в человеке ясность яви, явленность истины. Правда открывается прежде всего “через сердце” – центр, “сердцевину” человеческого существа.
 Стоит напомнить, что мы “идем от языка”, “слушаем язык”, ищем его древнейшие пласты. Что же в этой связи можно сказать об истине?!

* * *

 Корень слова истина – ист или ест – является древнейшим индоевропейским корнем. Ему соответствует латинское и французское est, немецкое ist, английское is. Все эти корни происходят от праиндоевропейского (индоарийского) корня ast (as), который позднее был фиксирован в санскрите.
 Санскритский корень as ⁴ в результате глагольного спряжения трансформируется по схеме asm -as- ast, соответствующей схеме глагольного спряжения некоторых индоевропейских языков, в частности древнерусского. Для наглядности стоит привести эту схему:
 Aham asmi – я есмь;
 Twain asi – ты еси;
 Tat asti – то есть.
 Здесь хорошо видно, что в старорусском языке корень глаголов меняется в соответствии с изменением санскритского корня (asmi – есмь, asi – еси, asti – есть).
 Этот корень, к примеру, составляет основу санскр. свастика (св-ас/и-ика), что дословно означает “благое бытие” и до сих пор используется в Индии как знак-пожелание “всего доброго”. Этот корень звучит в сакральных “формулах Веданты и Йоги, таких как Ахам Атма Асми (я есмь Атман) и Тат Твам Аси (ты еси То).
 Итак, истина – это то, что есть, то, что явлено, наличное бытие. Истине- естьности прямо соответствует санскритское слово асмита (asmita). Однако стоит учитывать естественное и глубинно-содержательное расхождение двух языков, их полную “неконгруэнтность”, тем более, что русский (и даже старо- русский!) на много веков и тысячелетий моложе тех индоарийских наречий, которые легли в основу санскрита. В санскрите есть слово Сат (Sat), которое также переводится как “истина”, но еще – и как Бытие. Здесь язык уже подходит к своим пределам, и, если санскритские понятия прочно укоренены в духовной традиции и соответствующей ей метафизике, то русские слова пребывают в состоянии “свободного плавания” в языковом море; лишь та “археология”, которой мы здесь и занимаемся, способна обнаружить их определенную “укорененность”, а значит и способность “сказать о самих себе” в самом глубоком смысле.
 Возвращаясь к понятию асмита, стоит упомянуть ту немаловажную роль, какую оно играет в индуистской традиции, прежде всего в Йоге и Санкхье. Не так часто встречаясь в сакральных текстах, это слово, тем не менее, несет важную смысловую нагрузку, являясь одним из ключевых понятий индуистской духовной психологии. Один из афоризмов Йога-сутры Патанджали утверждает:
 “Все отдельные формы сознания произошли из асмитъГ (nirmana cittany asmita matrat, Йога-сутра, 4.4).
 Здесь говорится о том, что все индивидуализированные формы сознания (читты ) коренятся в асмите-естьности. Очевидно, что в данном контексте сама естьность уже не сводится ни к “наличному бытию”, ни к “естеству”, да и вообще ни к каким известным европейской мысли модификациям категории бытия-пребывания. Не собираясь здесь подробно останавливаться на рассмотрении данного аспекта духовной психологии индуистской традиции (что мы сделали в другой работе ⁵ ), отметим лишь один момент, важный для понимания асми- ты. Наряду с двумя другими “категориями” Веданты-Йоги-Санкхьи ( апгман- дух и ахамкара-этхз), асмита конституирует внутреннюю духовную “вертикаль” человека, которая, с одной стороны, является обязательной для самопознания, а с другой – формирует, так сказать, его вектор, направляя человека к высшим состояниям сознания.
 Наконец, стоит отметить, что в литературе по йоге и психологии понятие асмита чаще всего переводится как “самосознание”. Здесь возникает не только существенная этимологически-смысловая неточность, но и предельно деформируется контекст древнеиндийской мысли, в которой подобное понятие (самосознание) появиться просто не могло.

Алетейа

 Переместимся теперь в иную область языка.
 Начало всей европейской философии Нового времени (завершением которого и является пресловутая постсовременность, времечко, так сказать, наиновейшее) положила философия древнегреческая. В древнегреческом языке нет слова, прямо соответствующего “истине” – сказывается все та же языковая не- конгруэнтность. Обычно как “истину” переводят древнегреч. алетейа (αλήθεια).
 Этому понятию много внимание уделил М. Хайдеггер, считая, что “αλήθεια предшествует философии” ⁶. Немецкий мыслитель справедливо полагал, что адекватное воспроизведение смысла всего, что связано с алетейей (например, философии Платона), возможно только в поле древнегреческой мысли. Язык неизбежно включается в это поле, поскольку необходимо опираться на понятия, фиксированные в греческом языке. Используя эти понятия и “погружаясь” в ментальное поле эллинов, Хайдеггер пытался “перевести” их философию на язык, доступный современности.
 Однако попытка введения древнегреческой мысли в философский контекст современности – задача, невыполнимая по существу. Пространство древнегреческой философии (в частности, философии Платона, которую только и имел в виду Хайдеггер, так как он вовсе не касался других – основных и более древних – течений древнегреческой духовной традиции, таких, например, как орфико-пифогорейское) “несоизмеримо” с пространством современной мысли. Философия Платона хотя бы в какой-то степени опирается на духовную традицию, в то время как философия Нового времени опирается на один только разум, основанный на рациональности, – на ограниченный “сверху” ментальный ресурс, создающий свое языковое поле, тоже ограниченное “сверху” и не могущее, таким образом, полностью соответствовать древнегреческому прототипу. Некоторые хайдеггеровские инсайты, безусловно, интересны и плодотворны; и все же в целом такая попытка выглядит не- удавшейся, даже в своем языковом аспекте.
 Хайдеггер трактует алетейю как “несокрытость”. Отрицательная частица а- в начале греческого слова указывает на отрицание некоторого сущностного признака, которым, согласно немецкому философу, и является “сокрытость” или “потаенность”. Этот перевод, безусловно, имеет право на существование; в данном аспекте истина-алетейя как “непотаенное” соответствует естънос- яш-явленности русского слова, обсуждавшейся выше. Правда, вызывают вопросы некоторые нюансы хайдеггеровской трактовки (такие, например, выражения, как “вырванность у потаенно сти” или “отвоевание путем преодоления потаенности”; сразу хочется спросить – а кто же “вырывает”, кто “отвоевывает”?!). Но в целом такая трактовка, повторяем, адекватна и вписывается в древнегреческий контекст.
 Недоумение вызывает другое. Сама этимология слова ясно указывает на то, что алетейа – это а-лете-йа (α-λήθ(ε)-ια), это то, что отрицает Λήθη- летэ. Летэ по-древнегречески – это забвение. Та самая Лета – река забвения, – испив из которой, человек, согласно мифу, теряет память о земной жизни. Необходимо, таким образом, обратить внимание прежде всего на этот аспект, наиболее прямо фиксированный в языке.
 Лета, говорит древнегреческий миф, – это река (по другой версии источник), принадлежащая подземному миру, “загробному миру”, миру теней. Кро ме нее в царстве Аида протекают еще три реки: Ахеронт, Кацит и Стикс. Ахе- ронт ‘‘отделяет” мир теней от мира живых; именно через него перевозит тени умерших легендарный Харон (заметим в скобках, что именно тени, а не души, – так говорит традиция). “Все леденящий священный Стикс” представляет собою “главную” реку подземного мира; “священный Стикс – им клянутся боги” (Гомер). Очевидно, эти реки относятся к различным уровням “мира теней”, то есть к различным уровням низшей части тонкого мира.
 Преодолев Ахеронт, тень умершего оказывается в царстве Аида, но все еще сохраняет память о земной жизни. Только испив из вод Леты, тень утрачивает память о всем земном. Тут надо отметить то обстоятельство, о котором мифы говорят смутно и вскользь. Душа ( психэ ) умершего человека следует за тенью в “мир Нави”; но душа не тождественна тени, а лишь некоторым образом с нею связана. Так, души великих героев и мудрецов не попадают в царство Аида, переносясь после смерти в Елисейские поля.
 В некоторых мифологических источниках говорится о том, что воды Леты мутны. Эта “мутность” – далеко не случайный символ (в мифах подлинных традиций вообще нет ничего “случайного”). Мутность вод указывает на “мутность” (затуманенность, смутность) состояния сознания. Заметим, что один из мифов индоарийской традиции говорит о подобной “мутности” в том же контексте: вино бога Ямы (бога смерти и подземного мира) – “это самое крепкое из вин”; испивший его навсегда теряет ясность сознания и погружается в “смертное опьянение” – в полную смутность, “смертный морок”.
 Платон передает легенду об Эре Памфилии, реальном человеке, побывавшем в мире теней, но через две недели “вернувшемся” в мир живых. Вспоминая свое путешествие в мир мертвых, Эр рассказывает:
 “. ..Душа, не оборачиваясь, идет к престолу Ананки и сквозь него проникает. Когда и другие души проходят его насквозь, они все вместе в жару и страшный зной отправляются на равнину Леты, где нет ни деревьев, ни другой растительности. Уже под вечер они располагаются у реки Амелет, воды которой не могут удержаться ни в каком сосуде. В меру все должны были выпить этой воды, но кто не соблюдал благоразумия, те пили без меры, а кто ее пьет таким образом, тот все забывает” ⁷.
 Очевидно, что “испитие вод Леты” производит на существо человека некое глубинное действие. Только тогда “мир Яви” полностью отделяется от “мира Нави”. Происходит окончательное “замутнение”, “затмение” обыденного сознания, замена его суррогатом, соответствующем “туману” и “мороку” мира теней, мира Нави. Таким образом, Лета – это не просто “забвение”, это – “замутнение”, “затуманивание”, “опьянение мороком”.
 Что же тогда означает алетейа, – то, что отрицает летэ? То, что отрицает “забвение света”, “замутнение”, “погружение в морок”?
 Явленность истины – онтологическая тавтология. Естьность естьности, явленная на свету.
 Согласно Хайдеггеру – “несокрытость”, “непотаенность”, “незавуалирован- ность”. Но еще и — “память света”, “незамутненность”, “свобода от морока”. Ясность бытия.

* * *

 В связи с только что сказанным нельзя не упомянуть о древнегреческой “практике алетейи”, известной, в частности, в орфико-пифагорейской традиции, но не принадлежавшей исключительно ей одной. В Элладе (и в еще более давние времена – в Ахайе) эта практика называлась анамнезис, что этимологически точно соответствует смыслу слова алетейя (а-летэ – не-забывание). Анамнезис (αναμνησία), дословно, – вспоминание, а именно правильное вспоминание.
 Корень данного слова (мнез, мнем) означает “память”, а греческая приставка ана не имеет однозначного перевода, хотя встречается довольно часто (например, в таких словах как анализ, аналогия, анаграмма, анабиоз). В зависимости от каждого конкретного случая ее переводят русскими приставками пере-, вое- (или даже о-, как в случае слова ана-биоз, прямо означающего о-живление). В случае анамнезиса оба эти варианта имеют право на существование – это и вос-поминание и пере (вое)-поминание. В последнем случае возникает отнюдь не случайная ассоциация с “перепросмотром жизни” – практикой, существующей в некоторых традициях и подробно описанной К. Кастанедой. Однако этот “перепросмотр” может быть лишь первым и низшим уровнем анамнезиса.
 Орфический миф говорит о том, что умершие имеют возможность пить из двух источников – Леты (“реки забвения”) и Мнемозины (“реки памятования”). Проблема состоит в том, что научиться “пить из Мнемозины” человек должен еще при жизни , поскольку “вино смерти” опьянит его в противном случае сразу и навсегда. При жизни человек должен “вспомнить все”, осознать всего себя, и тогда истина-алетейа – исток его бытия – станет ясной и действительно “несокрытой” для человеческого сознания.
 Эта практика анамнезиса, возрожденная в XX веке Г. И. Гурджиевым как “учение о самовоспоминании”, известна многим духовным традициям. В Йоге и Веданте это – самьяк смрити (санскр., правильное вспоминание), в буддизме тхеравады – самасати (то же самое на пали). Суть практики во всех случаях одна: человек должен научиться помнить себя, не “опьяняясь” “вином жизни” – эмоциями, аффектами, рациональными догмами и т. п. ⁸ Почему же такое “опьянение”, замутнение сознания вообще характерно для обычной жизни “нормального” человека?! К этому вопросу мы вернемся ниже; теперь же, в какой- то мере, ответом на него может стать отрывок из “Федра” – одного из диалогов Платона, в котором философ говорит о причинах “затмения” или “помутнения” обыденного сознания:

“Ведь как уже сказано, всякая человеческая душа по своей природе бывала созерцательницей истинно сущего, иначе она не вселилась бы в это живое существо. Припомнить истинно сущее, глядя на то, что есть здесь, не легко любой душе: одни лишь короткое время созерцали тогда то, что там; другие, павши сюда, под чужим влиянием позабыли, обратившись к неправде, на свое несчастье, все священное, виденное ими раньше. Мало остается таких душ, у которых память достаточно сильна ” ⁹.

 И, наконец, отметим, что сегодня слово анамнезис (анамнез ) применяется исключительно в медицине, и в данном контексте означает – “история болезни”. Вот уж поистине символический факт! У современности не осталось ничего от подлинного знания и духа, но лишь – “история болезни”.

* * *

 Но мы обязаны вернуться к самому прямому смыслу слова алетейа, к его буквальному прочтению, так как оно, очевидно, указывает на нечто сущностно важное для древнегреческой традиции. Как уже отмечалось выше, дословно алетейа значит не-забываемое. О каком же сокровенном памятовании здесь идет речь?! И что может быть забыто, – забыто в онтологическом смысле, – память о чем несет в себе понятие истины?!
 Надо полагать, речь идет о некотором скрытом качестве Сущего, качестве или признаке, не лежащем на поверхности, могущем быть “забытым”, потерянным, утраченным частью Сущего, отдельным онтологическим регионом, но присущем Космическому проявлению в его целокупности. Это качество охраняет “память” всего, что есть, – память даже не “онтологическую”, а “сверхонтологическую”, поскольку дело касается Сущего в целом. Разумеется, это скрытое качество мы не сможем описать сколько-нибудь полно, даже если бы это позволял объем данной работы. Но сказать несколько слов о нем мы должны.

“Под Небесами в подлинности голой Лежат деянья наши без прикрас, И мы должны на очной ставке с прошлым Держать ответ”

, –
 говорит Шекспир устами Клавдия. В этом стихе содержится некая идея истины как подлинности и некая идея памяти. Под Небесами, под Высшим Небом, в голой подлинности лежат не только наши деянья – лежит все сущее, Все, что есть, – вещи, планеты, галактики, а также все явления жизни, все космические метаморфозы, все движения души. Их “голая подлинность” в свете Высшего Неба и составляет один из аспектов истины. Это подлинность “без прикрас”, без фальши, без оправданий.
 Этому аспекту истины соответствует определенная онтологическая “память”, -та, что принуждает нас “держать ответ”. Речь идет о космической причинности, онтологической каузальности, описанной в Восточных традициях концепцией кармы. Но эта “память”, карма, имеет, так сказать, “механическую” природу. Это принцип “автоматической” связи причины со следствием, связи, действующей во всех регионах Сущего и, очевидно, не имеющей отношения к тому скрытому качеству, на которое в своем высшем аспекте указывает понятие алетейя.
 Кроме того, принцип кармы является по своей природе не сущностным, а субстанциальным. Иными словами, он действует в недрах универсальной субстанции -Хиле (Χλή), как ее именовали древние греки, или Пракриты, как ее именует индуистская традиция. Стоит добавить, что сама универсальная субстанция, очевидно, не в состоянии быть основой того сокровенного качества, которое мы пытаемся постичь в связи с алетейей. Чистое качество порождает не субстанциальный, а сущностный полюс бытия, – тот, который греки именовали Эйдос(Εἶδος), а индусы именуют Пуруша. Об этом нам, вслед за древними мудрецами и Аристотелем, напоминает Рене Генон, подчеркивая тот факт, что весь качественный аспект Проявления создается исключительно сущностным или “мужским” полюсом бытия.
 Таким образом, тот сокровенный качественный признак Сущего, который мы ищем, и связанная с ним “сверхонтологическая память” должны соответствовать не субстанциональному, а сущностному полюсу, Пуруше или Эйдосу. Здесь сразу же возникает с ним связанный символ вертикальной оси или символ вертикального “светового луча”, используемый в различных духовных традициях. Этот “луч”, вершина которого находится “выше” Космического проявления, пронизывает все Сущее, раскрывающееся по отношению к вертикальному “лучу” прежде всего своим субстанциальным (“горизонтальным” и “женским”) аспектом. Даже “Небеса”, как часть Космического проявления (пусть даже и самая высокая) должны вобрать в себя этот свет как высшую, сверхонтологмческую печать подлинности.
 В этой вертикальной “световой перспективе” становится более понятным глубинное, скрытое, измерение того качественного признака, о котором мы говорим. Высшее не-забываемое должно соответствовать уже не просто “голой подлинности” вещей, но некой сокровенной подлинности, сокровенной даже в свете Небес. Сверхонтологической памятью может быть только память об Изначальном свете, в котором все Сущее находилось в метафизическое мгновение своего творения или рождения, в момент, когда “все начало быть”. Именно тогда, пребывая в Нетварном свете пред лицом Бытия, все Космическое проявление вобрало, впитало в себя качество, дарующее сокровенную подлинность всему, что есть, и именно на это не-забываемое и указывает древнегреческая алетеиа.

Бытие

 Истина связана с бытием. С одной стороны, эта связь очевидна: истина суть естъность, явленность, наличное бытие. Все, сказанное выше по поводу санскритского слова асмита и его древнейшего корня (вошедшего позднее в модальный глагол “быть” большинства индоевропейских языков), подчеркивает этот факт. Но с другой стороны, здесь возникает вопрос о характере, “природе” этой связи. Ведь любая явленность, любая естьность относится к порядку Сущего, мира Проявления, в то время как Бытие по сути к нему не относится.
 Что вообще язык может сказать о Бытии, и почему мы здесь пишем это слово с большой буквы, когда имеем в виду высший аспект данного понятия? Все духовные традиции подразумевают под Бытием то, что выходит за пределы проявленного универсума, Сущего как такового. Бытие содержит в себе Сущее как одну из своих возможностей. Актуализация этой возможности отнюдь не умаляет Бытие, но весь космос Сущего начинает свою жизнь уже помимо Бытия, и реальная связь с ним, которая была в начале ¹⁰ , становится все менее и менее непосредственной и прямой.
 Бытие находится вне Проявления. Здесь речь начинает идти о метафизике, и всякая феноменология (в том числе и “археология языка”) должна уступить ей место. Рене Генон ясно указывает на разницу метафизики и онтологии, различая то, что лежит за онтологическим горизонтом Универсума либо же относится к Проявлению в целом, и то, что задает бесчисленные модальности существования уже внутри Проявленного мира. Таково различие между Бытием и Сущим.
 Действительно, само слово онтология происходит от греч. ον (родит, падеж οντος) – сущее. Иногда древнегреческое το ον переводят как “бытие” или “сущее в целом”, что не является адекватным (для “сущего в целом” древнегреческие мыслители употребляли термин τοΕν – “Единое”). В силу этого недоразумения онтологию часто называют “учением о бытии”, тогда как в действительности – это учение о сущем. В то же время, со времен Аристотеля метафизика (дословно – то, что выходит за рамки природы, физис, причем “природа” в самом общем случае рассматривается как весь проявленный мир – в совокупности Трех Миров) относится к Бытию и Единому (Сущему в целом)”. Генон в своих работах убедительно продемонстрировал, что все духовные традиции несут в своем ядре именно метафизическую доктрину, которая, затем, раскрывается уже в рамках онтологии и более конкретно – в рамках Трех Миров.
 Но ведь истина связана с бытием! И хотя эта связь в метафизической перспективе становится уже совсем неочевидной, язык повелительно на нее указывает. Так можно ли ясно проследить эту связь – Истины с Бытием?!
 Как уже говорилось выше, в санскрите, кроме понятия асмиты, есть слово Cam, которое также означает бытие, но еще и истину. Cam соответствует Бытию в метафизическом смысле, указывая за пределы всякой онтологии и Суще о как такового. С другой стороны, асмита соответствует естъности наличного бытия, древнерусской истине, чистому наличествованию в рамках и пределах Сущего. Cam (Сатья) звучит как Истина в евангелиевском смысле, – слово, произносимое Иисусом только несколько раз. Это Бытие-Истина открывается лишь на онтологическом горизонте, на котором все Сущее обозревается как Единое и где возникает вопрос о его Истоке. Это – уровень “великих мистерий” древности, совершенно недоступных современности, тешащей себя различными фантомами, симулякрами существования и прочей игрой теней, и готовой уже погрузиться в ту Тьму, из которой исхода не будет.
 В свою очередь, асмита в определенном смысле соответствует уровню “малых мистерий” – переживанию истинности бытия, своего подлинного существования, своего “Я Есмь”. Это – “истина-алетейа” – “память света”, “незамутненность-несокрытость”, “трезвость” и “бодрственность”, о которых говорят различные духовные традиции, в том числе и христианская. И, разумеется, эти “незамутненность”, “трезвость” и “бодрствование” не стоит понимать на уровне обыденного сознания (будь то светского или церковного), где все сущностные смыслы уже полностью вампиризованы социальными фантомами.
 В апокрифическом “Евангелии от Фомы” Иисус говорит:

“Я стал посреди мира и явился им во плоти. Я нашел всех их пьяными, и не нашел никого из них жаждущим. И опечалилась душа Моя за детей человеческих, ибо слепы они в сердце своем и не видят они, что приходят в мир пустыми, и ищут, как пустыми уйти. Но теперь они пьяны, и когда отряхнут свое вино, они раскаются ” ¹¹.

 Этот мотив “опьяненности”, “замутненное™ сознания”, необходимости “пробудиться” и “вспомнить” рефреном повторяется в текстах христианского гностицизма ¹². Речь идет об анамнезисе, возможном при нисхождении мощных духовных энергий как мгновенный процесс. Но в любом случае человек должен хотя бы на миг, малой и высшей частью себя самого, “пробудиться” и “отряхнуть вино”, – иначе ему грозит уже окончательное “опьянение мороком”.

* * *

 Тут уместно вернуться к вопросу, который мы уже ставили выше. Почему за- мутненность сознания в целом характерна для современности, даже если не иметь в виду под “современностью” сегодняшний этап окончательной “деградации и порчи”, как называл его Тенон? Почему “смутность” и “беспамятство” уже давно, – что отмечал еще Платон, – укоренились в обыденном сознании человека?
 Речь идет не о психологии, во всяком случае, не только и не столько о психологии. Речь идет о ясности бытия, об онтологии человеческого существования. Очевидная потеря качества этого существования приводит к “замутненное™”. Но почему это происходит?!
 Различные духовные традиции едины в том, что качество самого Сущего постепенно теряется во времени. Эта потеря онтологического качества, неизбежная в силу различных энтропийных процессов, характерных для проявленной Вселенной, происходит неравномерно. Какие-то области Проявления затрагиваются больше, какие-то меньше; но в целом космическая энтропия неумолимо ведет Сущее к “деградации и порче”.
 По мере этого происходит процесс “смешения” различных уровней космического существования и, несколько позже, различных элементов одного и того же уровня. “Смешение” ¹³ здесь не надо понимать буквально, хотя на поздних стадиях деградации и на низших уровнях космического существования этот процесс начинает носить характер уже буквального “перемешивания” в прямом смысле слова. Такова ситуация современного человечества: смешение и смещение всего, – сословий, варн, “традиций” и обычаев, доктрин и концепций, политики и религии. Mixtus Orbis – мир смешения, – так некоторые эзотерические традиции именуют современное человечество как социо-природный организм.
 “Смешение”, о котором здесь идет речь, затрагивает все Три мира, три уровня Сущего в их иерархической соотнесенности. Но именно эта гармоническая соотнесенность и нарушается в процессе хаотического “смешения”. И если в начале данного процесса Высший мир еще воздействует на два других Мира, хотя иногда и “незаконным” образом, т.е. в нарушение гармонической иерархичности, подтверждение чему мы встречаем в мифах различных традиций ¹⁴ , то затем это воздействие, даже “незаконное”, прекращается. “Небо” окончательно дистанцируется от “Земли” до “конца времен”. Тогда центр тяжести хаотического “перемешивания” смещается в область двух других Миров, а затем – в их “пограничную” область.
 Особенно драматична судьба человечества, поскольку на конечных этапах этого космического процесса, “нормальный” человек полностью теряет связь с Высшим миром, с Небом, с миром Прави. Правда уходит из земной жизни, теряя бывшую некогда явной связь с миром людей. Оставаясь “на Небесах”, Правда может проявлять себя лишь в виде индивидуального Закона бытия – и то лишь для тех немногих людей, для которых связь с духовным миром еще не полностью потеряна. Для общества же в целом этот Закон недоступен, – его заменяют юридические нормы и мораль, которая всегда двойная, то есть имеет характер некоего низшего “двойного отражения”. Единственным же подлинно “императивным” законом существования становится принцип элементарного выживания, означающего приспособление к среде. Примечательно и то, что на конечных стадиях этого процесса “средой” – и средой “враждебной” – становится и само человеческое общество, не только забывая свой высший закон (благодаря которому оно в свое время было именно выделено из среды), но и теряя весь свой “гуманизм” – все те “человеческие качества”, которыми оно еще совсем недавно так гордилось.
 Но “свято место пусто не бывает”. На смену Прави, Небесному миру, приходит Навь, Мир теней. Правду заменяет наваждение. Этот процесс потери онтологического качества длится тысячелетиями, и в его результате “душа” (психэ ) оказывается открытой для влияний Нави, для замутненности, “опьянения” и морока. Низшие влияния Нави ¹⁵ действуют подспудно, “впитываются” бессознательно и незаметно в течение веков и тысячелетий. Постепенно утрачивается ясность бытия, теряется “связь времен” и внутренняя связность человеческого существования. Анамнезис уже не может быть осуществлен без внешней помощи, и помощи могущественной.
 Именно в таком контексте хайдеггеровские выражения “вырванность у по- таенности”, “отвоевание путем преодоления потаенности” не только уместны, но и актуальны. Но только тогда “потаенность” суть не просто онтологический контекст человеческого существования – “тайна Сущего”, где высвечивается истина-алетейа, – но онтологическая “тень”, темный отблеск Нави. В этой Тени уже дышит морок окончательной Тьмы, и все, что может ей противопоставить человек, – если не сам свет, то “память света”, ту “память света”, которая дана человеку изначально, с которой он и приходит в этот мир:

“Ведь как уже сказано, всякая человеческая душа по своей природе бывала созерцательницей истинно сущего, иначе она не вселилась бы в это живое существо”.

 Но истина связана с Бытием. И, как не может произойти “умаления” Бытия при возникновении миров Сущего, так не может произойти и “умаления” истины при потере онтологического качества одним из этих миров или всем Проявлением как таковым. Собственно говоря, это и есть суть послания из глубин языка, из глубин времен: истина никогда не может утратить свое “качество” – она всегда у истока. Истина – всегда алетейа – незамутненное, непотаенное, свободное от изъянов любой онтологии.
 Истина как проявленное, “обналиченное” Бытие пребывает в Сущем до конца. Потому что, пока есть то, что есть, самим своим признаком естьности оно связано с истиной. То, что отрицает истину, отрицает, тем самым, и собственную естьность, собственное существование. Ложь Тени – это попытка полного отрицания света, только благодаря которому она и существует.
 Истина хранит в себе память о своем Отчем доме – о Бытии. Можем ли мы теперь, когда язык достигает своих пределов, постичь нечто, относящееся к Бытию?! Можем, но только если будем опираться уже не столько на язык и на разум, сколько на интеллектуальную интуицию, проникающую выше и глубже. Кроме того, мы можем опереться на те духовные традиции, которые дошли до нас хотя бы в виде сакральных текстов, язык которых, что не трудно понять, организован по принципам, незнакомым всем современным наречиям ¹⁶. “
 Эхье ашер Эхье ” – “Бытие есть Бытие” – услышал Моисей из неопалимой купины ¹⁷. Эхье(אהיה) – на древнееврейском это первое Божественное имя. Это слово, также, означает Бытие – именно в высшем, сакральном аспекте, поскольку для “наличного бытия” в древнееврейском существует иное слово – йеш (W).
 Эхье – Божественное имя, соответствующее вершине каббалистического Древа Жизни – первой сефире, именуемой Кетер (Корона). Одним из образов или символов Кетер является портрет Старца (Древнего Днями), который обращен к нам всегда одной и той же стороной. Другой стороной Древний Днями обращен к Непроявленному, – к тому, что лежит над Сущим. Образом последнего в Каббале и служит Древо Жизни, имеющее вид системы десяти сефирот.
 Над первой сефирой Кетер находится океан Непроявленного света (Айн Соф Ор) ¹⁸ ; в одном из текстов Каббалы о нем говорится, что “безграничный океан скрытого света…стягивается в центр, который является числом 1 и дает начало Проявлению – первой сефире Кетер, Короне существования”. Число 1 – это не просто единица и первое число; согласно всем эзотерическим традициям – это начало всех чисел, символизирующее Единство. Таким образом, в одном своем аспекте Кетер соответствует Сущему как Единому, – тому, что греки именовали το Εν. В другом аспекте Корона связана с Непроявленным светом, бывшем “до” Творения. Именно Нетварный свет, согласно и христианской традиции, суть атрибут Бытия.
 Бытие, Эхье ¹⁹ , таит в себе Сущее как одну из своих возможностей; но кроме этой возможности, Бытие таит в себе океан иных, немыслимых и непредставимых. Можно было бы сказать, что это – “мир безграничных возможностей”, но точнее сказать, что это, скорее, – Возможность всех возможностей. И если бы слово “виртуальность” не было бы так извращенно и затаскано любителями “всемирной паутины” – последнего писка современности, – мы могли бы сказать, что Бытие суть изначальная и чистая Виртуальность.
 О Бытии нельзя сказать, что оно просто есть. Его абсолютная избыточность по отношению к Сущему превосходит всякую естьность. Все, что можно сказать непосредственно о Бытии, содержится в сакральной формуле, приведенной выше.

Эхье ашер Эхье. Бытие есть Бытие. Бытие есть Бытие.

1. Многие древнейшие индоевропейские корни мы находим в санскрите. Слова и понятия, на этих корнях основанные, не менялись в течении тысячелетий, сохранив свое звучание и значение со времен “ведического санскрита”, на котором были записаны книги Вед. Гораздо сложнее обстоит дело с иранской ветвью индоарийского наследия (хотя, как мы знаем, некоторые иранские (персидские) корни через скифов вошли во многие славянские языки). Это связано с тем, что зороастрийская традиция, которая в течение как минимум двух тысячелетий являлась религией древних персов, передавалась исключительно устно; жрецы-парсы не доверяли “святые слова” письму, полагая, что письменная фиксация сакрального текста профанирует его цель и смысл. Гаты и другие тексты Авесты были записаны в переводе на среднеперсидский только в эпоху Сасанидов – в V веке н.э. При этом древнейшие гимны и молитвы записывались специально для этого изобретенным так называемым “авестийским языком”. Так, собственно, и была создана “Зенд- Авеста”, то есть Авеста с поздними комментариями на среднеперсидском. В Гатах (Гимнах) авестийский язык очень близок к “ведическому” санскриту, однако некоторые фонетические и грамматические моменты не ясны (что вызывает массу разночтений у современных комментаторов и исследователей). С учетом известного явления “фонетического сдвига”, в результате которого произношение древних слов меняется в зависимости от речевого контекста, восстановить изначальное звучание “языка Заратуштры” сегодня практически невозможно.
2. Этот корень, по-видимому, персидский. С учетом известного фонетического сдвига (п – ф), корень прав- фрав присутствует в некоторых ключевых понятиях зороастризма. Таковыми являются молитва фраваранэ – “кредо” последователя Заратуштры (получившая свое название от первого слова, означающего — “признаю”, “удостоверяю”, “объявляю”); фраваши (на пехлеви – фравард) – дух героя или праведника, пребывающий в Высшем мире, и некоторые другие. Что касается самого фонетического сдвига, то он зафиксирован в самом названии одного из персидских языков (фарси – т.е. парси, язык парсов или персов), а также в некоторых географических названиях (Фарс – т. е. Парс, страна персов – область на юго-западе современного Ирана).
3. Традиционная концепция “Трех Миров” наиболее адекватно описана в книгах Рене Генона. См., например, его работу “Великая Триада” в настоящей Антолгии.
4. Этот корень присутствует и в древнеиранском asa – аша, что значит “истина”. У зороастрийцев истина-аша не только является императивом индивидуального “спасения” (о чем говорится в гимнах самого Заратуштры), но и зиждет космический миропорядок. Из всех семи “божеств” ( Амешаспэнта ) этой религии Аша- Вхишта является первым, наиболее близким к Ахура-Мазде (Ормузду), “управляя” стихией огня, роль которого у парсов хорошо известна.
5. И. Нежинский. Метапсихология йоги – некоторые замечания. – в настоящей Антолгии.
6. См., например, его работы “Учение Платона об истине”, “Гегель и греки” и др. в кн. М. Хайдеггер. Время и бытие. – М., 1993.
7. Платон. Сочинения. – М., 1971, т.З, часть 1, с.454.
8. Подробнее см. статьи И. Нежинский. “Метапсихология йоги…”, Сатьям Упахар. “Десять тезисов о сознании” – в настоящей Антологии.
9. Платон. Избранные диалоги. – М., 1982, с. 214.
10. “Берешит” – “В начале” – так называется в Торе первая книга Моисея. В русском синодальном переводе она называется “Бытие”, а в английском – “Genesis”. Довольно любопытные языково-смысловые “флуктуации”.
11. Евангелие от Фомы, 33, – Цит. по М.Трофимова. Историко-философские вопро сы гностицизма. – М., 1979.
12. Апокриф Иоанна заканчивается “гимном Пронойе”, в котором, в частности, говорится: “Я Пронойя света чистого. Я-мысль девственного Духа, который поднял тебя до места почитаемого. Восстань и вспомни, ибо ты тот, который услышал, и следуй своему корню, который есть я, Милосердие, и укрепи себя перед ангелами бедности и демонами хаоса и всеми, кто опутал тебя, и стань, оберегаясь от сна тяжелого и заграждения внутри преисподней ”. (Перевод М. Трофимовой, цит. по книге “Апокрифы древних христиан”, М., 1989).
13. Наиболее полно это “смешение” описано в зороастризме. Космологическое учение Заратуштры рассматривает три Эры, три космологических эпохи: Творение, Смешение и Разделение. После Эры Творения, в течение которой Ахура-Мазда сотворил все Миры, в том числе и мир физического существования, элементы которого были изначально чисты, наступает Эра Смешения. В эту эпоху имеет место не только смешение добра со злом, но и смешение элементов различных уровней космического существования, в результате чего происходит потеря онтологического качества. Это касается, прежде всего, физического мира, все элементы которого становятся “нечистыми”, требующими специального ритуального очищения. Онтологическая “порча” эпохи Смешения уничтожается в третью Эру Разделения, когда происходит “космологическое очищение” ( Фрашокэрэти , что можно перевести как “Чудо- делание”), и все Сущее возвращается к своему изначальному состоянию.
14. См., например, гл. 6 Книги Бытия. Подобное же “незаконное” воздействие Высшего мира на Мир людей описано во многих индуистских мифах.
15. Пагубные влияния низшего (“подземного”) мира проникают в Явь сквозь то, что Генон, следуя традиционной символике, называет “щелями Великой Стены”. “В символике индуистской традиции, – пишет французский эзотерик, – “Великая Стена” – это Локалока (Lokaloka), которая отделяет космос (loka) от “тьмы внешней” (aloka); разумеется, впрочем, что аналогичным образом дело обстоит и в других более или менее значительных областях всего космического проявления” (Р. Генон. Царство количества и знамения времени. – М., 1994. с. 177). По мере нарастания космической энтропии и соответствующей деградации со- циоприродной среды, сквозь “щели Великой Стены” проникает все больше негативных влияний. В настоящую метаисторическую эпоху (Кали-Югу или Железный Век) эти щели существуют более или менее постоянно, периодически то расширяясь до размера “отверстий”, сквозь которые могут проникать уже не просто влияния, но и сущности низшего мира (описанные, кстати говоря, во всех традиционных мифологиях, включая древнегреческую и славянскую), то сужаясь до размера микроскопических “трещин”. Первая такая “щель” возникает накануне Железного Века; об этом метаисторическом моменте повествует, например, китайский миф о дыре в небосводе, которую проделал гигант, и греческий – о битве олимпийских богов с гигантами, в которой богам помогал Геракл. В данной связи стоит отметить, что сущности подземного мира в традиционном символизме представлены либо в виде гигантов, либо в виде карликов. Подробнее см. Р. Генон. Царство количества…, гл. 25-29.
16. Не смотря на всю важность сакральных текстов, в реальных духовных традициях они всегда играли второстепенную, если не сказать “техническую”, роль. Поскольку все эзотерические традиции ориентировались исключительно на “живую” устную передачу, тексты использовались для развития ума и памяти (основной корпус текстов всегда заучивался наизусть), но не для “передачи знания”. С другой стороны, они, безусловно, имели “внутреннюю защиту” от “диффузии смысла”, неизбежной как в обыденной речи, так и в простой письменной фиксации, когда “привязка к букве” письма убивает живую суть.
17. В синодальном переводе Библии “Я есмь Суший” (Исход, 3:14). Показательно, что в этом эпизоде Моисей, признавая Говорящего как “Бога отцов наших”, настаивает на том, чтобы Он назвал свое “первое имя”.
18. Говоря точнее, над первой сефирой обозначается сверхонтологическая Триада, которая в Каббале представлена тремя именами: Айн (Ничто), Айн Соф (Непознаваемое) и Айн Соф Ор (Свет Непознаваемого).
19. Символическое числовое значение имени Эхье равно 3. Но с другой стороны се- фира Кетер, которой оно соответствует, суть Единое и 1 (Единица). Таким образом, здесь дается намек на то, что Единое раскрывается в Сущем как Триада или Троица. Это – онтологическая Триада, представленная в различных традициях разными Лицами (например, Святой Троицей в христианстве). В то же время в Непроявленном, к которому Древний Днями обращен Своей невидимой стороной, скрыта сверхонтологическая Триада (Пресвятая Троица христианства), о которой уже говорилось в предыдущем примечании.