Однажды Гурджиев обедал в одиночестве в маленьком парижском ресторане. Его внимание привлекло семейство, расположившееся за соседним столиком; родители, очевидно, были очень озабочены своим сыном, сидевшим вместе с ними. Он выглядел почти как животное, с жадностью поедая все, что стояло перед ним. Он был толст, очень толст, слишком перекормлен. Он ел как животное. Гурджиев услышал несколько слов, которыми перебросились родители, и понял, что они говорят по-армянски. Он питал слабость к армянам. Он говорил, что это замечательный и очень древний народ. Они не позволили западной цивилизации захватить свою страну 1. Они сохранили древние обычаи, в частности, корни своего языка, полного древних притч и поговорок; они сберегли древние ритуалы, и это сохранило их народ чистым и не отравленным западной мутью.
Когда Гурджиев обратился к ним на армянском, они были очевидно удивлены и обрадованы. Они разговорились, Гурджиев пересел за их столик и, конечно, через короткое время они смотрели на него как на старого друга. Только их сын продолжал есть, не обращая ни на что внимания. Гурджиев, пристально посмотрев на мальчика, повернулся к родителям и сказал, что он русский, детский врач-педиатр, но что в Париже, конечно, у него еще нет репутации, поскольку он только начинает здесь свою практику. Они договорились о новой встрече, и Гурджиев преуспел в завоевании их доверия, выслушав их, проникнутый глубокой озабоченностью, рассказ о том, что с их мальчиком “что-то не так”.
Гурджиев сказал им, что с его точки зрения, сын отравлен родительской “заботой”. Это стало причиной его болезни. Это было хорошо известно в России, где родители часто слишком потакали своим чадам, причиной чего был страх голода. Люди помнили страшное время, когда им приходилось целыми днями голодать; они хотели, чтобы их дети никогда не испытывали ничего подобного. Поэтому они заставляли их есть, есть через силу, – в результате это входило в привычку, и те со временем уже не могли остановиться . Положение становилось серьезным…
Он очень занят, сказал им Гурджиев, и только по причине его слабости к армянам… хорошо, он может предложить следующее: “Дайте вашего сына мне. Я вылечу его. Это займет примерно три месяца. Но есть условие. Вы не должны его видеть, ему писать или находиться от него по-близости в течение этого времени. Ваше отсутствие – это часть лечения”. Родители немного сомневались, они обожали свое чадо и никогда с ним не разлучались. “И кроме всего прочего, три месяца… это так долго… Сколько это будет стоить?” Еурджиев все это отбросил: “Это будет стоить столько, сколько это будет стоить. Сколько бы это ни стоило, вы должны обещать заплатить все без вопросов. Важно ваше доверие. Ваше доверие – это часть лечения вашего сына.” В конце концов, они согласились. Наверное, это стало возможным только благодаря тому, что Гурджиев был тем, кем он был.
Первым делом надо было завоевать доверие Саркиса – так звали мальчика – его доверие и привязанность. Это было самым важным и не очень сложным. По природе своей мальчик был открыт и отзывчив. Гурджиев начал с того, что обрисовал вызывающую жалость картину своего положения. Случилась ужасная вещь. “Как раз сегодня! Как раз, когда я шел, чтобы забрать тебя и провести выходные вместе!” – сказал он Саркису. – “Меня ограбили!” Но ничего страшного. Вора найдут, деньги вернут. Он снова будет богат, но в этот самый момент у него ничего нет. Едва хватит на еду. Но скоро все изменится к лучшему! Он продолжал изобретать различные “беды”, уверяя, что завтра все наладится. Но “завтра” никогда не наступало, им едва хватало на еду, хотя теперь они полностью доверяли друг другу, делили все, как поступают люди в несчастье.
Саркис верил ему, привязался к нему, и в течение следующих недель, начав питаться очень скудно, почти голодая, мальчик сам того не замечал. Он постепенно становился здоровым подростком, готовым сделать все, о чем просил Гурджиев. Деньги никак не возвращались, и они вдвоем жили в крайней бедности, должны были работать, бороться за выживание. Так продолжалось несколько недель, Гурджиев взваливал на плечи Саркиса все больше и больше работы, оправдывая это тем, что он сам стареет, становясь все слабее…
В конце концов, однажды вечером, когда они вдвоем после трудного дня поднимались по лестнице на верхний этаж в квартиру, где жили, Гурджиев “случайно” споткнулся и опрокинул полный мусорный бак, вывалив все его содержимое на лестницу и нижние этажи. Саркис, без всякого раздражения или упрека, тут же стал собирать мусор обратно в бак, пока не собрал все до последней крохи. Это был финальный аккорд. Мальчик был здоров – и телесно, и духовно. Гурджиев обнял его; лечение было закончено.
Когда семейство воссоединилось, родители, которые не могли нарадоваться своим вновь рожденным сыном, теперь атлетичным и нормальным подростком, почти робко спросили Гурджиева о счете за лечение. Гурджиев показал им подробный счет, включавший все его с Саркисом расходы. Каждая мелочь была учтена. Общая сумма была так мала, что казалась неправдоподобной.